Скиф

Он ворвется, в дом, где живет тот старик, который называет себя его господином. Он схватит его за седую бороду, повлечёт за собой, чтобы вполне насладиться местью. Только наглядевшись на обесцвеченные ужасом глаза, только наслушавшись хриплых криков, он бросит его на землю и изрубит мечом на куски! На куски!..

Его охватывало бешенство. Он почти задыхался, садился и, вглядываясь в темноту широко раскрытыми глазами, шептал, скалил зубы и потрясал сжатыми кулаками.

Потом это постепенно проходило. Он ложился, старался думать спокойно или вовсе отгонял мысли.

Скоро вставать. Надо уснуть хоть ненадолго...

Он переворачивался на бок, сжимался, натягивал на себя засаленное рваное покрывало и старался согреться. Воздух в казарме делался все холоднее, проникал отовсюду, заставляя ежиться и трястись мелкой дрожью. Орик закрывался с головой, поднимал ко рту руки и дышал на них.

Но он чувствовал себя спокойнее. Он верил в удачу. Ему казалось, что холод, оскорбления, унизительный труд даже полезны ему — они поддерживают в нем ненависть, и он, наконец, изольет ее на голову своих поработителей.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Критическое положение Херсонеса отчетливо сознавалось всеми. Но городской совет тщетно искал помощи у соседних городов и государств. На содействие метрополии Гераклеи Понтийской уже нельзя было рассчитывать, так как она сама обратилась в составную часть Вифинского царства. Понт был занят собственными делами; кроме того, его поддержка могла повлечь за собой попытки обратить Херсонес в свою провинцию. Дикие сарматы, когда-то при царице Амаге помогавшие Херсонесу против тавроскифов, теперь не только были на стороне этих кочевников, но и сами являлись страшной опасностью и постоянной угрозой.

Хуже всего было то, что внутренние разногласия разделяли город и делали его почти неспособным к обороне. Граждане разбились на партии; ораторы говорили речи, спорили на рынках и площадях и называли изменниками всех сторонников других-партий.

Булэ, когда-то спокойно обсуждавший и уверенно представлявший дела на утверждение народного собрания, теперь почти не выносил определенных постановлений, часто отменял их, издавал новые. На его заседаниях завязывались бесконечные споры, выносились порицании архонтам и другим чиновникам, часто сводились личные счеты. В важных делах единодушия не было.

Наконец было постановлено созвать народное собрание и вынести решение о том, к кому должен обратиться Херсонес за военной помощью и какие меры принять дли сбора денег на усиление войска.

В назначенный день громадная толпа граждан собралась на агоре. Споры и волнения начались еще до того, как собрание было открыто. Первым обсуждался вопрос о сборе денег на оборону и о чрезвычайном налоге, необходимом для пополнения городской казны.

С речью выступил архонт Диомед. Ссылаясь на героические меры, к которым прибегали в затруднительных случаях другие греческие государства, он предложил запретить женщинам носить золотые украшения, а все находившиеся в городе изделия из драгоценных металлов отобрать в пользу государства. Граждане, не желающие отдать свое золото, должны быть изгнаны из Херсонеса[69].

Диомеду возражали с негодованием: предлагаемые им меры противоречат свободе граждан и обычаям народной общины. Его обвиняли в демагогии, в желании завоевать симпатии низших городских классов и закрепить за собой власть. Один из ораторов даже потребовал отмены предоставленных Диомеду чрезвычайных полномочий.

— Конфискация и изгнание, — говорил он, — главные признаки тирании! Диомед хочет сделаться для Херсонеса тем же, чем в свое время для Спарты был Набис. Вспомните о нем и подумайте, что и нас ведут к этому. Диомед окружил себя преданными людьми; теперь он хочет начать преследование богатых граждан города. Таким же образом Набис, тиран Спарты, осуждал на изгнание всех людей, выдававшихся богатством или известностью предков, и распределял их имущество и жен между своими сторонниками и наемниками, сплошь убийцами и ворами. Они, изгнанные из своих отечеств за преступления и нечестие, отовсюду стекались к нему; он был их покровителем и владыкой; он делал их своими приближенными и телохранителями и благодаря им создал себе непоколебимое могущество и репутацию нечестивца.

Он не довольствовался изгнанием граждан, но еще принимал меры к тому, чтобы и вне отечества они нигде не находили себе безопасного места и мирного убежища. Одних убивали в пути его посланные, других возвращали из изгнания, чтобы предать смерти; наконец в городах, где они селились, он заставлял лиц, внушавших доверие, нанимать соседние с ними дома, и посылал туда критян, чтобы они, через отверстия, проломанные в стенах, или через окна убивали их, стрелами.

Не было ни одного места, где можно было бы укрыться от него, и большая часть изгнанных им лакедемонян погибла таким путем.