Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Шаровидный сосуд с горным ландшафтом был высокосакрализованной регалией (возможно, предшественником «державы»), изготовленной для владыки изображенной на ней территории, объединенной политически и одновременно мыслившейся как сакрализованное пространство. Оценить все совершенство, точность и символический смысл изображений на сосуде можно, лишь медленно поворачивая его в руках и рассматривая вблизи. Царь мог употреблять этот предмет в торжественных случаях, держать его в руке и пить из него; в других случаях сосуд мог подвешиваться. В той же группе вещей, что и этот сосуд, найдена другая регалия — отделанная золотом булава. Неясно, чем объяснить наличие в могиле второго серебряного сосуда, сходного размера, также с изображениями и, видимо, со сходной функцией. К слову, если бы эти сосуды не были найдены в одном погребении, то специалисты, исходя из очевидной разностильности изображений на них, наверное, разнесли бы их во времени, объявив первый «продуктом непосредственного переднеазиатского влияния», а второй — «местным поздним его дериватом».

Обратим внимание на некоторую повторяющуюся двоичность в материалах погребения при несомненной сориентированности их всех на одну доминирующую личность — царя-жреца. Два сопровождающих царя погребения (женские?) на первый взгляд размещены равноправно по отношению к нему. Однако погребение № 2 размещено в несколько большем помещении, расположенном в «престижной» восточной половине погребальной ямы (туда повернуты лицом погребенные, там положены самые ценные предметы), инвентарь его богаче (пять сосудов из мышьяковистой бронзы, появление которых связано с переднеазиатским влиянием), тогда как во втором (№ 3) — только глиняный сосуд; правда, этот сосуд также переднеазиатской традиции, однако такие сосуды употребляло и автохтонное население Кавказа, входившее в состав майкопской общности. В юго-восточном углу погребальной камеры, неподалеку от головы царя, лежал «серповидный» (Пиотровский 1998: 242, № 290) или, скорее, фаллосообразный предмет, имеющий углубленные канавки, разделяющие на две части его округлые концы, что позволяет трактовать его как ритуальный предмет, изображающий «двусторонний фаллос». Рядом с царем находится «штандарт» из золота и серебра, выполненный мастером, знакомым с переднеазиатской традицией обработки благородных материалов, и тут же, чуть ниже — кремневые стрелы и сегменты, имеющие аналогию в Мешоко, поселении автохтонного населения. В этот ряд входят и два серебряных сосуда, из коих один явно первичен и более совершенен, а изображения на нем частично связаны с переднеазиатской традицией, тогда как изображения на другом сосуде представляют местную трансформацию этой традиции.

Не связана ли эта двоичность с двоичностью самой майкопской общности к моменту создания Большого майкопского кургана, с двоичностью политического организма, который возглавлял царь? Не являются ли сопровождающее беднейшее погребение (второй жены?) кремневые стрелы и микролиты, второй серебряный сосуд с морем-розеткой «представителями» субстратного населения, правда уже знакомого с элементами переднеазиатской культуры? В таком случае два сходных сосуда могли употребляться при разных мероприятиях, связанных преимущественно с одним из двух этнокомпонентов царства, или были поднесены царю от двух разных «национальных общин», а «двойной фаллос» демонстрировал два направления доминирования погребенного царя. Вспомним, как владыки расположенного неподалеку Боспора Кимерийского в IV–III вв. до н. э. именовали себя «архонтами» для эллинов и «басилевсами» для варваров-меотов.

Однако нет оснований категорично утверждать, что и царь-заказчик, и все мастера-ювелиры были обязательно чистокровными пришельцами с юга. Некоторые исследователи полагают, что обычай подкурганного погребения был заимствован элитой майкопской общности у степного населения и говорит о местных корнях. Первый сосуд, по форме име-ющий аналогии в изготовлявшейся на месте керамике, судя по проведенному в статье анализу, был изготовлен и украшен в северо-западном Предкавказье. Создается впечатление, что судьба главного мастера (или мастеров) майкопских ювелирных шедевров (первого серебряного сосуда, скульптур быков и золотых бляшек) в чем-то сходна с судьбой Фальконе, имевшего европейские корни, но создавшего свое лучшее произведение в России (т. е. в Скифии в широком смысле). Несомненно, майкопское искусство сложилось под влиянием переднеазиатского, но пережило в Предкавказье короткий и яркий расцвет, приобрело здесь неповторимые черты местного своеобразия.

Некоторый приоритет сакрализованных изделий из серебра при наличии золотых, как уже излагалось выше, возможно, связан с приоритетом «своих» сторон света («серебряного» севера и запада) по отношению к центру тогдашней ойкумены, мыслившемуся, скорее всего, в Нижней и Средней Месопотамии. Одновременно сама область между Кубанью и Ингури, между Эльбрусом и Понтом начинала восприниматься как вторичный «центр мира» и точка отсчета пространственных координат.