Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2

«Змеескотский» облик скандинавских и древнерусских кораблей, реконструируемый на основе скандинавских и западноевропейских аналогий, может быть дополнен еще одним элементом. В миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей победу Олега под Царьградом, корабли изображены с птичьими головами. Поскольку речь идет о боевых кораблях, то ясно, что носы их были украшены в виде голов хищных птиц (сокола или орла), что, по мнению миниатюриста начала XIII в., соответствовало реальности X в. В связи с образом змее-ското-корабельного бога Волоса вспомним известный по ряду былин образ русского «Сокола-корабля», отличающийся ярко выраженной зооморфностью (птичьи, конские, турьи, змеиные черты, отмечаемые при его описании). Один этот пример уже говорит о чрезвычайной «фольклорной продуктивности» очерченного круга образов.

Итак, на основании проведенного исследования можно утверждать, что в поздней общеславянской и языческой древнерусской мифологии и обрядовой практике, наряду с кругом «светлых мужских богов», где за доминирующим Перуном просматривается фигура древнего бога неба Сварога, существовали еще два ряда связей: 1) «демоны» мужского рода (один из которых вырос в фигуру киевского Волоса); змееобразность или зверообразность их облика (особенно определенно это относится к Волосу), связь их с понятием низа, с животным началом, с культом водной стихии, известная «оппозиционность» к верхним, светлым богам; 2) женские божества невысокого ранга, связь представлений о женском, низшем, нечистом, связь культа женских божеств и женских образов с водой, известная оппозиционность женского начала «верхнему мужскому», воплощенному наиболее полно в образе Перуна. Непосредственное соприкосновение между отмеченными рядами связей на основе привлеченных источников может лишь намечаться ввиду сходства характерных элементов обоих рядов. Пожалуй, наиболее выразительно известное свидетельство киевского (полянского) летописца о древлянах. Оно помещено в недатированной части ПВЛ, т. е. отнесено ко времени до середины IX в., однако вполне соответствует реальности и X в. Особая враждебность, с которой относились друг к другу поляне и древляне, названные так, «зане седоша в лесех», привела к тому, что у полян (составивших ядро южной «Руси» и «Русской земли») в представлении о древлянах реализовался древний комплекс представлений о чужом, нечистом; при этом киевские летописцы соблюдали известную объективность, сообщая, что и поляне «жруще озером и кладезем и рощением, якоже прочий погани», и не приписывая древлянам жестоких предбрачных игрищ молодежи, которые имели место у вятичей, радимичей, северян. На фоне этого особого внимания заслуживает текст: «Древляне живяху звериньским образом, живуще скотьски: убиваху друг друга, ядяху все нечисто, и брака у них не бываша, по умыкиваху у воды девиця». «Нечистые-чужие» элементы образуют ряд: лес, зверь, скот, смерть, нечистая пища, брак, девица, вода. В этом ряду нет лишь образа змея, но вспомним, что дальним рубежом древлянской земли была Горынь, а фольклорного Змея величают Горынычем… Подтверждение реальности этого предполагаемого сопоставления содержится в восточнославянском фольклоре (в частности, в русских былинах), где представительницы женского начала находятся в особо тесной (зачастую любовной) связи с различного рода «змеями» и сами иногда проявляются как родственные «змеям» существа (былины о Вольге, Потыке, Добрыне, Алеше).

III. 5. Включение образа реки Дуная в мифологию и обрядовую жизнь славянства в VI–X вв. Когда славяне впервые достигли берегов Дуная, а позднее устремились через него на юг, неизбежное включение образа великой реки в мифологию и обрядовую жизнь могло стимулироваться тремя взаимосвязанными причинами.

А. Наличие у древнего, дославянского языческого населения Подунавья особого культа этой реки, засвидетельствованного в IV в. н. э. Мавром Сервием Гоноратом: «Авфидий Модест уверял, что он читал, будто у даков есть обычай при выступлении на войну не приниматься за дело прежде, чем известным образом хлебнут ртом воды из Истра на манер освященного вина и поклянутся не возвращаться в родные места, если не перебьют врагов» (SС II: 23).

Б. Сложившееся у римских христиан представление о Дунае как о священной реке, тождественной Фисону – первой из четырех рек библейского Эдема (или являющейся одной из его ипостасей). Уже неоднократно цитировавшийся Псевдо-Кесарий обозначает Дунай как «одну из четырех рек, текущих из райского источника, называемую Фисоном в нашем писании, у греков же Истром, у ромеев Данувис, а у готов Дунавис» (SС I: 717). В другом месте своего сочинения он сообщает, что Фисон называется у эфиопов и индов Гангом, у эллинов Истром и Индом, а иллиры и рипиане называют его Данувис.