Скифская пектораль

– Для моего отца было важнее сидеть на мешке с шерстью [4], чем понять собственного сына. А вообще, какая это тяжёлая вещь – аристократическое воспитание. Я его словно камень на шее ношу. Это просто условность, а они в этом видят отличие от холопского звания. Мы не имеем права показывать свои истинные чувства, не можем открыто проявлять свои эмоции, у нас целый свод правил, как нужно себя вести и как нельзя поступать. Аристократы всегда кичились своим происхождением, воспитанием, манерами. А ведь, по сути, мы-то и есть рабы. Рабы своего происхождения, воспитания. Любой простолюдин ведёт себя так, как считает нужным, так, как естественно себя вести для него. Он свободен. Мы же в первую очередь думаем, как должно вести себя, как мы выглядим со стороны, как воспринимают нас окружающие. Эти пустые предрассудки и стали базисом, на котором зиждется наша жизнь. А стоят ли они того? Получается, что главное не я сам, а мои манеры. Хорошее воспитание – это прежде всего умение скрыть свои чувства, пряча их за дипломатическими фразами. Значит, лукавство, а не искренность, когда ты можешь назвать вещи своими именами или сказать прямо, без обиняков, то, что думаешь. И когда я вижу, что человек ковыряется в носу или вытирает руки о скатерть – я завидую ему. Я знаю, что никогда не смогу так сделать, и потому я раб, а он свободен. Когда приходится подавлять в себе все чувства, сжигать все эмоции, вести себя так, как требует общество – это не проходит бесследно для психики. Если отрицательные эмоции не выбрасывать наружу, а оставлять в себе, они тебя же и уничтожат изнутри. Испокон веков нервными и психическими расстройствами страдали именно высшие классы. Все эти мигрени, булимии и прочее – бич именно высшего общества – это и есть следствие противоречия, конфликта между личностью и воспитанием. А простолюдины никогда не усложняли себе жизнь условностями, которые себе придумал высший свет, и потому не знают, что такое мигрень или булимия.

– Итак, – подытожил Владимир длинную речь Энрике, – я сижу в пивной и пью ненавистное мне пиво только для того, чтобы не обидеть моего уважаемого собеседника. Этого требует моё хорошее воспитание, которое входит в конфликт с моей личностью, а значит, мигрень, булимия и смирительная рубашка мне обеспечены.

Они оба засмеялись. Такая разрядка оказалась весьма кстати.

– Да не такой уж я и dendy, – сказал Энрике, – у меня ведь были матросские университеты. А это накладывает отпечаток. Я и крепко выругаться могу и выпить… с последствиями. Отец требовал безукоризненного поведения, а потом сам же толкнул меня на дно. Это когда он выгнал меня из дома без гроша. И непонятно, ради чего он меня дрессировал. – Он долго цедил пиво, потом наконец сказал: – Когда у нас были временные трудности и надо было уволить кого-то из слуг, так мой папаша отказался это делать. Начал вспоминать, что чьи-то предки служили его семье с ХVI века, кто-то – с XIV-го. Абсурд? Сына можно выгнать, а обслугу нельзя. Только англичанин может быть так предан традициям. Ты тоже не англичанин, ты должен меня понять. Можешь себе представить: мой папаша всю жизнь ходил в галстуке тёмно-синего цвета в голубую полоску. В юности он учился в Итоне и там носили эти удавки. А потом они всю жизнь по галстукам узнавали друг друга. Мой отец был англичанином до мозга костей. А я – нет. Поэтому мы и не понимали друг друга. Хотя нет, это он не понимал меня. Он не понимал, как можно не любить чай с молоком, ведь все англичане его пьют. А я не выношу чая с молоком. Англичане обожают животных, в каждой семье живёт какая-нибудь псина, а я ненавижу этих тварей, их слюнявые морды доводят меня до бешенства. Я просто другой, и этого мне не могли простить. Они безумно гордятся своим музеем мадам Тюссо, а с чего они взяли, что он лучший? Да в Барселоне музей восковых фигур намного лучше!

Владимир понимал, что Энрике надо выговориться, чтоб облегчить душу, но в то же время Энрике чем больше говорил, тем больше растравлял себя и с тем большей болью вспоминал о когда-то причинённой несправедливости. И потому Владимир, пренебрегая этикетом, осторожно перебил его, чтобы перевести разговор в другое русло:

– Энрике, почему ты до сих пор холост?

Этот вопрос вызвал у Энрике нездоровый смех. Он попросил ещё кружку пива.