Скифы

— В Москве положено отложить на день-два, а то и на три… Но я из провинции, я… могу и сейчас. У меня сейчас есть свободное время, так что почему и нет?

Крылов выдохнул счастливо:

— Ох, Яна… Ты просто золото. Давай, я буду тебя ждать у памятника Пушкину? Я слышал, что Алексей живет там близко в коммуналке?

— Верно, — ответила она. — На Ермоловой. Я смогу быть там через десять минут.

Он закричал в панике:

— Через десять я не успею! Мне добираться… Давай через тридцать минут?

— Договорились, — ответил ее бесконечно милый голос. — Через тридцать минут я буду. Учти, я не опаздываю.

— Ты золото, — пробормотал он. — Ангел, а не женщина! Еще и не опаздываешь…

Глава 19

Из дома вылетел, как будто его выдрало вакуумным взрывом. На улице выскочил на середину дороги, остановил первого же частника, все сейчас шабашат, велел гнать в Центр, прямо в Центр. Не куда-нибудь, а к памятнику великому поэту. Если надо, то нарушая эти гребаные правила, он заплатит.

Хозяин машины посматривал на него испытующе, стараясь понять, имеет ли дело с провинциалом, что вырвался наконец-то в Москву, теперь у него командировочное настроение, ему сейчас бабы, рестораны, казино…

— Надолго в Москву? — поинтересовался он.

— Что? — очнулся Крылов. — В Москву?.. Нет, я москвич. Ты не обращай внимания, это я так… сделка века намечается.

— А-а-а, — протянул водитель разочарованно, Крылов понял, что выпал из сферы повышенного внимания подшабашника. С самого крутого бизнесмена не сдерешь так, как с самого мелкого командированного из глубинки. Те все еще по старинке сорят деньгами, а у бизнесменов вошло в моду демонстративно беречь копейку. — Тады да… Щас приедем, в это время пробок нет. Или почти нет…

И все же, на скорости подъезжая к памятнику, он видел стройную фигуру Яны. Она подошла к мороженщику, чем-то интересовалась, парень картинно выпячивал грудь и все старался заглянуть ей за глубокий вырез. Мимо прошла совершенно обнаженная девчушка, на груди и ягодицах татуировка, он не обратил на нее внимания, а Яну жадно раздевал взглядом.

Крылов заскрипел зубами, бросил:

— Останови!

— Здесь нельзя. Сейчас развернусь…

— Тут разворот только возле Центрального телеграфа!

— Да, но…

— Держи!

Крылов бросил ему деньги, водила послушно начал сдвигаться к бровке. Крылов открыл дверцу, когда машина притормозила, выскочил на ходу и бросился в сторону памятника.

Яна развернулась в его сторону с неспешностью королевской яхты. Глаза ее смеялись, пальцы деловито снимали обертку с эскимо на палочке. Провинциалы всегда жадно лопают московское мороженое, Крылов знал.

— Извини, — выдохнул он, — чуть опоздал…

— Да нет, — ответила она беспечно, — это я вышла раньше. Люблю Москву!

Ее полные, очень красные без всякой помады губы вытянулись в трубочку, шоколадный верх мороженого исчез, обнажился молочно-белый столбик. Она бесстыдно посасывала, слизывала с краев, глаза ее смеялись.

Он сказал с замешательством:

— Извини, но я просто… когда позвонил, я даже не понял… Что-то случилось? Ты так ответила… что я подумал…

Она спросила лениво:

— Что ты подумал?

— Что ты заболела, — выпалил он. — Горло у тебя хрипело…

Она удивилась:

— Как я могла говорить с членом во рту? Он как раз тыкался мне в гланды… Или в голосовые связки, не знаю. Собирался кончать, зачем мешать?..

Глаза ее были чистые, невинные. Теперь шоколадные стенки исчезли, белый столбик входил в ее рот целиком, Яна слизывала со всех сторон быстро тающие сливки, эскимо худело с каждым погружением в красный горячий рот, такой влажный и такой, такой… такой!

Сердце колотилось неистово. Крылов чувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки, он, философ, чувствует в себе пробуждение зверя. Поспешно стиснул в груди дыхание, в барокамере легких опасно быстро растет давление. В обычной жизни он чувствовал некоторое облегчение, довольно подленькое, как признавался себе втихушку, если женщина кому-то да принадлежит. Ну там жена сослуживца или вообще чья-то чужая жена, чужая любовница, а он просто урывает себе от чужой законной собственности. Это и придавало ореол казановы-робингуда, и не надо было брать на себя какие-то, хоть малейшие обязанности. И его нисколько не задевало, что этой женщиной кто-то пользуется еще, помимо него. Наоборот, это он пользовался чужим, запретным. Это всегда возбуждало, пьянило голову, придавало романтичный оттенок. Но… с Яной этого привычного чувства почему-то не возникло.

Он с великим трудом выпустил сквозь стиснутые зубы струю воздуха, стараясь сделать это медленно, чтобы не взорваться. И чтобы не сжечь горячим дыханием этот мир, не испугать Яну струей огня.

— Поедем отсюда? — предложил он.

— Поедем, — согласилась она с готовностью.

— Куда?

Она рассмеялась, губы от частого соприкосновения с холодным столбиком эскимо, а затем с горячим воздухом раскраснелись еще больше, набухли, как созревшие бутоны роз.

— Я плохо знаю город, — призналась она. — Потихоньку осваиваю, но все-таки…