Скифы в остроконечных шапках

Глава III Девочка в белой кибитке

Едет! Едет! Царь! Савлий!

Старые, молодые, женщины с младенцами на руках, ребятишки — все высыпали встречать повозку. Савлия ждали. Едва ветер разнёс по степи весть о его приближении, кибитки были составлены в круг и в котлах на высоких ножках закипела густая баранья похлёбка, приправленная острыми травами и чесноком. Фигурки горных козлов у горловин оберегали похлёбку от сглаза.

— Оу! Оу! Царь! Царь!

Повозка вползла в кочевье и втащила, словно огромного змея на привязи, вереницу орущих людей.

— Савлий! Царь! Оу-о!

Умер царь — вождь вождей, предводитель всех предводителей. В знак горя скифы слёз не лили, в знак горя они проливали кровь. Арзак наносил себе раны вместе со всеми.

Вдруг на грудь к нему прыгнул белый с рыжими пятнами лохматый пёс. «Лохмат!» — Арзак подхватил скулившую собаку и завертел головой, выглядывая Одатис. Одатис и Лохмат были два неразлучника, где Одатис, там и её кути. Лохмат любого коня догонит, если на нём поскачет малышка. Недаром он в царский стан убежал, когда приезжала Гунда с дружинниками.

— Где Одатис? — спросил Арзак у Лохмата.

Лохмат вырвался и бросился к белой кибитке с откинутым войлочным пологом. В открытом проёме сидела женщина в прекрасном уборе из золота. Это была Гунда, одна из жён Савлия. Арзак тотчас её узнал. Бедная, значит она…

Он не успел довести свою мысль до конца. В глазах потемнело. Столкнулись и рассыпались искрами золотые круги.

Из-за туго обтянутого, в блёстках, плеча царской жены на него смотрела плачущая Одатис.

— Одатис!

— Брат!

Не повернув головы, Гунда двинула локтем, и Одатис исчезла, должно быть, упала.

— Брат, — донеслось из кибитки.

Арзак очутился рядом. Его руки сами собой схватили за повод ближнюю лошадь, и в тот же момент сильный удар кулаком отбросил его на землю.

— Эй, мальчонка, чего к лошадям суёшься, жизнь что ли недорога? — крикнул дружинник.

Арзак поднялся, потирая ушибленное о камень бедро. Он готов был кинуться в бой с двумя и даже тремя врагами. Но на кого бросаться сейчас, когда врагом оказался обычай? На стародавний обычай с кинжалом не бросишься.

Не ответив дружиннику, стараясь не слышать плача в кибитке, Арзак повернулся и побежал. Ногу рвануло болью, словно бедро пропорол наконечник стрелы с шипом. Но быстрее, чем на охоте, быстрее, чем за конём, с арканом в руках, Арзак бежал к Старику.

— Одатис увозят! — закричал он издалека.

Старик не покинул ради приезда царя своей наковальни; он работал и расслышать Арзака не мог.

— Одатис в кибитке царской жены! — крикнул Арзак, подбегая. — Скажи, что делать? Она не служанка, её нельзя увозить!

Старик перестал стучать и медленно поднял голову. Он долго смотрел в сторону стойбища, как будто мог разглядеть кибитку с Одатис, потом перевёл глаза на Арзака, и Арзаку сделалось жутко, как на краю пропасти. В глазах Старика он увидел бездонную пустоту.

— Гнур, — сказала Миррина. Она всегда называла Старика по имени. Она была рядом и всё поняла. Десять лет недаром прошло среди скифов. Миррина знала, что вместе с умершим царём р могилу уходят жена, и служанка, и конюхи с лошадьми. — Гнур, — по’вторила Миррина громко, словно обращалась к кому-то, кто находился далеко. — Люди тебя боятся, считают злым. Может быть, только мне открылись твои великодушие и доброта. Ты подобрал двух детей, умиравших в канаве. Ты бросил толпе связку медных браслетов и вынес меня из лужи крови, где я валялась изувеченная, и каждый мог меня бить и пинать ногами. Тогда ты восстал против обычая, осуждавшего на смерть бежавшую пленницу. Восстань и теперь.

Гнур, ты мастер, твоё сердце способно откликаться не только на звон металл, но и на стон. Слышишь, как плачет Одатис — девочка, посланная тебе богами? Иди и спаси её. Если ты не пойдёшь, твоё сердце станет как камень. Орудия смерти ты сможешь ковать, но коня, и оленя, и гибкого барса — всё, в чём солнце, и жизнь, и степь — ты не сделаешь никогда.

Голос Миррины дрожал и звенел, как тонкая медь на ветру.

Старик поднялся.

— Оу! Оу! Царь! Царь!

В кочевье Савлий пробыл недолго. Предводитель едва успел поднести к его навощённым губам золотой черпачок с дымящейся вкусной похлёбкой, и повозка тронулась в путь. Хвост ползущего следом змея ещё удлинился: все мужчины кочевья присоединились к нему, большинство верхом, некоторые в кибитках.

— Савлий! Савлий! Царь! Оу-о!

Чёрные, как ночь без луны, тонконогие кони храпели, пугаясь воплей и звона. Конюхи не выпускали уздечек из рук. Дрожавших коней приходилось почти тащить.

— Дозволь говорить, Иданфирс, сын Савлия, внук и правнук царей, — медленно произнёс Старик, поравнявшись с коренастым широкоплечим всадником, чей серый, мышиного цвета конь вышагивал справа от вороной четвёрки.

Сын Савлия, Иданфирс, наследник бескрайних владений и несчитанных табунов, кольнул акинаком левую руку и, стряхнув каплю крови, скосил глаза. Он увидел гордое удлинённое лицо с насупленными бровями.