Skinова печать

— Ну, спасибо, порадовал, — Крамской уселся за стол и посмотрел на часы. — Слушай, ты не хочешь сходить на лекцию Жидоморова? Тема интересная: «Русский мат как средство национальной самоидентификации». Любопытный фрукт этот профессор реальной истории, как он себя называет. Пещерный антисемит. У нас в плане разведбеседы с руководителями экстремистских группировок, поэтому пообщаться с ним все равно придется. А так можем убить двух зайцев одним топором. Что решим?

— Поехали, — поддержал его начинание Крюков.

Лекция проходила в клубе ГУВД. Народу собралось много. Пришли молодые люди с бритыми головами, но были и другие, длинноволосые субъекты, явно косящие под товарища Че. Видимо, интерес к родному языку проявляли самые разные слои общества. Крюков и Крамской устроились на заднем ряду, чтобы видеть и держать под контролем весь зал. В первых рядах собрались сторонники и последователи профессора. Время от времени над их головами взмывали флажки со сдвоенными молниями. В зале стояли шум и гам.

Но как только на сцене появился самозванный языковед, воцарилась тишина. Причем он ничего для этого не делал специально. Это казалось тем более странно, что вид у профессора был довольно нелепый: он напоминал богомола с окладистой бородой а-ля Солженицын. Лысый, тощий, с длинными конечностями…

Хорст тоже находился в клубе, но садиться не стал. Вместе с друзьями он стоял в дверях, ведущих из зала в коридор, и следил за порядком. В зале, кроме членов «Языческого братства», маячили «архангелы», антифашисты «Интербригады Че» и представители других экстремистских организаций. От них можно было ожидать чего угодно — от хулиганских выкриков до мордобития и тому подобных чудес.

Профессор поднялся на трибуну с эмблемой МВД, окинул притихший зал мрачным взглядом и неожиданно воздел руки к потолку. Его слова обрушились на притихший зал, как лавина.

— Покайтесь! — крикнул он с видом проповедника. — Покайтесь, говорят нам! — повторил он и выдержал паузу, которой мог бы позавидовать сам Станиславский. — Сейчас, отвечаем мы. Только штаны подтянем! — оратор опустил руки и, судя, по всему, выполнил то, что обещал.

Зал заревел от восторга. Профессор мановением руки призвал собравшихся к порядку. И продолжил:

— Они предлагают нам покаяться. А в чем наша вина, позвольте спросить? В чем и перед кем мы провинились? Ведь нас, русских, никто никогда и ни о чем не спрашивал — ни когда попы нас крестили, ни когда коммунисты звездили. И стыдиться нам не за что! Разве что за долготерпение наше! Мы невинны, как младенцы. Наши деяния впереди! Наши грехи и наш стыд впереди! И мы еще нагрешим! Помяните мое слово, так нагрешим, что содрогнутся и Земля, и Небеса!

— Нагрешим! — поддержала его аудитория. — Пускай содрогнутся!

В течение следующих пятнадцати минут Жидоморов излагал свою концепцию истории России как субъекта сионистской эксплуатации от Святослава и Владимира Крестителя до наших дней. Это уже интересовало собравшихся гораздо меньше. Публика заскучала.

— Давай про мат! — предложил кто-то из зала.

Его поддержали соседи.

— Мы про мат пришли слушать, а ты нас какими-то хазарами грузишь!

Профессор воинственно выставил бороду.

— А что такое мат? — грозно спросил он.

Зал снова затих, заинтригованный. Профессор прошелся по сцене взад-вперед и снова обратился с вопросом к аудитории:

— Скажите мне, что кричит русский мужик, когда уронит себе на ногу бревно или, скажем, пудовую железную болванку? Он кричит: «Господи, помилуй»? Нет! Этого он не кричит.

Зал затаил дыхание. Профессор продолжал:

— А что кричал русский мужик в солдатской шинели, когда бежал в атаку с винтовкой наперевес? Может быть: «За Родину, за Сталина?» Опять не угадали! Так кого же призывал русский мужик на помощь во всех критических случаях жизни? Какое-такое волшебное слово произносит он чаше всего и по любому поводу? Правильно. Блядь!

Зал восторженно зашумел, но голос профессора набрал вдруг силу и перекрыл гомон публики.