Скитальцы

Их драка была короткой, они молча, как безумные налетели друг на друга, и неуправляемое бешенство Эдеварта решило исход: он быстро справился с противником, пустив в ход свой обычный приём — подножку и удар кулаком в ухо, Хокон скорчился на снегу.

Лувисе Магрете позвала людей, они выбежали из дома и окружили Эдеварта и Хокона, но опоздали и лишились занятного зрелища. Их взгляды не предвещали Эдеварту добра: этот пришлый нурланнец слишком быстро возвысился в их посёлке, от простого работника до приказчика в лавке, а теперь вот сбил с ног гармониста и испортил им танцы, они приняли сторону Хокона, как-никак, а он свой, местный, и стали угрожать Эдеварту. Это его не испугало, он не отступил ни на шаг, но один парень из посёлка подошёл к нему слишком близко, и Эдеварт ударил его. Все они были пьяны, в том числе и Хокон Доппен, руки и ноги не слушались его, иначе он постоял бы за себя, наконец Хокон кое-как встал и смущённо засмеялся. Лувисе Магрете стряхнула с него снег.

Мы с тобой ещё потолкуем! — крикнул он Эдеварту; за те минуты, что он лежал л снегу, Хокон почти протрезвел, разозлился и теперь опять начал махать кулаками. Лувисе Магрете закричала, кто-то из друзей пытался образумить Хокона, поднялся шум, но Эдеварт не двигался с места и молчал.

Что тут происходит? — раздался вдруг чей-то голос. Это был Кнофф. Он внимательно оглядывал собравшихся.

Всё в порядке, ответили ему. Но кое-кто счёл, что лучше сказать хозяину правду, ведь он сам возвысил этого чужака и наверняка покровительствует ему: Да это всё Хокон Доппен затеял, ничего страшного.

Кнофф глянул на Хокона: Если хочешь остаться здесь до утра, ступай спать!

Могу хоть сегодня уйти домой! — сердито ответил Хокон.

Твоя воля! — сказал Кнофф и отвернулся.

Уважение к хозяину не позволило никому его ослушаться, Хокона увели спать, и в усадьбе воцарился покой.

Эдеварт долго бродил по усадьбе, всё было залито лунным светом. После всех событий этого дня ему бы тоже стоило пойти и лечь, но в некоторых домах ещё горел свет, в том числе и в небольшом доме, где обычно находили приют оставшиеся на ночь покупатели. Что это означало? Да только то, что было ещё не поздно, и Эдеварт ещё не потерял надежду, что Лувисе Магрете выйдет из дома и поговорит с ним. Он так хотел этого, так ждал её! Но Лувисе Магрете сидит небось там сейчас со своим мужем и даже не собирается выходить на улицу. А коли и выйдет? Неужели он думает, будто она одобрит то, что он проучил её мужа? Она даже не оценила его мужества, всё было напрасно.

Нет, он для неё больше ничего не значил. Август сказал бы: скатертью дорога, и дело с концом, Эдеварт же, человек нежного склада, горевал, и ему было жаль себя. Возбуждение сменилось бессилием, и он стал думать, что Лувисе Магрете, верно, греется сейчас у печки, дым из трубы, правда, не шёл, но сегодня она промочила ноги, и юбка у неё тоже была мокрая от снега, нужно же ей высушить своё платье.

Покойной ночи! — мысленно сказал он ей и ушёл.

Ему захотелось спуститься к пакгаузам. Что он здесь делает, в этом чужом посёлке? Он мог бы жить сейчас дома, в Поллене, и отправиться зимой на Лофотены или летом в Вестеролен на лов сайды, он мог бы войти в артель и запирать сельдь в заливах, мог бы отправиться на лов в Финнмарк, мог бы заняться чем угодно и радоваться жизни. А потом женился бы на юной Рагне и жил в доме своих родителей, держал скот, выращивал картофель и сеял ячмень для своей семьи — и не нужно было бы ему бродить зимними вечерами, как сейчас, терзаясь мукой и любовью...

От беспросветного одиночества в Эдеварте вспыхнула тоска по дому, ему захотелось вернуться в Поллен, пусть его родное селение было бедное, но как там светло и прекрасно летом, сколько там хюльдр20 и водяных, а зимой можно услышать старинные предания, нет на земле другого такого места! А как дивно смеялась Рагна, когда была маленькой, впрочем, и подростком тоже, да там все дети хорошели, когда смеялись, и опять-таки если подумать, то больше нигде в мире нет таких изумительных гор, как у него на родине. Уже в марте туда прилетают скворцы, вскоре после них — серые гуси, этот волшебный плуг из птичьего гомона и крыльев, бороздящий небо, перед которым отец и мать научили его замирать и снимать шапку! Боже, как ему хотелось домой, домой, он пойдёт на север на шхуне Кноффа и с Лофотенов вернётся в Поллен, тогда он будет там всего через два месяца. В лесу уже будут линять заяц и куропатка, и ручьи вздуются от воды подо льдом, и на вербе опушатся почки... А как называются эти птахи, что кружат вокруг домов, на юге он таких не встречал, серо-желтые, неприметные и до смешного маленькие? Эдеварта охватило горячее сострадание к этим крохам, как голодно им, верно, бывает зимой; он заметил, что плачет, и сердито сказал себе: Какие-то жалкие птицы, да мне безразлично, есть они там, дома, или их давно уже нет. Это всего лишь воробьи и овсянки, мусор, а не птицы, слышишь!

Эдеварт громко шмыгнул носом и запел, чтобы подбодрить себя. Вы так поздно гуляете, да ещё и поете? — вдруг спросил у него кто-то.