Скитания

– Ну, вот видишь! – торжествующе вскричал Фелипе. – Хватило же у него смелости!

– Но раввин и родные прокляли его страшной клятвой, а через несколько месяцев он внезапно умер в расцвете сил и здоровья.

Тень смерти точно прошла по комнате, оледенив сердца людей.

– Но у нас ты будешь в безопасности, – сказала синьора Васта. – Моя кухарка надежна, она не подсыплет яду в пищу.

– А я всюду буду сопровождать тебя с оружием в руках! – воскликнул Фелипе.

Альда зарыдала:

– Милые вы мои, дорогие, я вам бесконечно признательна, и боюсь не за себя. Я знаю, мне суждено погибнуть, но горько думать, что я навлекла беду на ваш дом…

Старый Джакомо нахмурился:

– Я много лет прожил на свете и привык отвечать за свои поступки. То, что я сделал, считаю законным и, защищая свое право, дойду до самого вице-короля. Живи спокойно под нашим кровом, Альда! Вопросы веры я оставлю на суд твоей совести, но помни, что, останешься ли ты еврейкой или перейдешь в христианство, ты всегда будешь одинаково дорога нам.

Лицо старого бунтаря дышало непреклонной энергией, когда он говорил с Альдой, и к девушке пришло успокоение. Она не посмела выразить свое чувство признательности синьору Джакомо и со слезами благодарности обняла Васту.

По дому быстро разнеслась весть, что Альда Беллини не та, за кого себя выдает, что в действительности она – Ревекка, дочь еврейского менялы Елеазара бен-Давида. Пораженные этим известием, почти все поклонники отшатнулись от юной красавицы. Лишь немногие остались ей верны, и в числе их оказался кудрявый Бертино Миньянелли.

– Я буду любить синьорину Альду до конца своих дней, – всхлипывая, говорил черноглазый малыш. – Но лучше бы ей принять христианство…

Любящим сердцем Бертино угадал единственный способ спасения Ревекки.

В назначенный день обвиняемые явились на суд.

Подеста, высокий представительный старик, сидел в золоченом кресле, поставленном на возвышении. С его плеч ниспадал плащ малинового бархата, на голове была черная шелковая шапочка, украшенная страусовыми перьями. На шее сановника висел испанский рыцарский орден Сант-Яго, пожалованный ему королем Филиппом II за то, что подеста помогал угнетателям держать неаполитанский народ в повиновении.

Две группы людей расположились перед креслом градоправителя поодаль одна от другой. Справа стояли Джакомо Саволино, Васта, Фелипе Бруно и дочь Елеазара Ревекка. Слева теснились евреи: изможденный болезнью Елеазар бен-Давид, его жена Мариам, сын Аарон, слуги Рувим и Нахама, оскорбленный жених Манассия бен-Иммер.

Прежде всего была установлена личность Ревекки, а потом назвали себя истец и ответчики. Христиан привел к присяге священник, а евреев раввин. Все поклялись говорить суду сущую правду не из корысти или телесного страха, а следуя законам своей религии.

Привлеченные необычным процессом, судебную залу переполняли любопытные: дворяне, испанские офицеры, монахи, купцы, богатые евреи. Люди переговаривались, шутили, смеялись, но все смолкло, когда подеста подал знак истцу.

Елеазар говорил долго. Он доказывал свое отцовское право текстами из Библии, грозил непокорной дочери божьим гневом, обвинял ее в неблагодарности. Ревекка слушала не перебивая.

Предоставляя слово другой стороне, подеста спросил синьора Саволино, есть ли у него адвокат. Прежде чем Саволино успел ответить, Ревекка отстранила его и выступила вперед.

– Адвокаты не нужны тем, кто возлагает надежду на Бога! – воскликнула она. – Я буду защищаться сама!

– Говори, девица! – приказал подеста.

– Все, что здесь сказано моим отцом, правильно по иудейскому закону. Но я отвергаю этот закон и желаю принять святую католическую веру!

По залу пронеслись возгласы, загремели аплодисменты.

Из толпы выдвинулся дон Кристофоро Монти. Благочестиво закатив глаза, он провозгласил:

– Святая апостолическая церковь берет заблуждавшееся, но раскаявшееся чадо под свою защиту!

Мягко, но решительно отстранив монаха, вперед выступил дон Грегорио Монтихо, кастеллан[104] замка Санта-Эльмо, офицер средних лет в шляпе со страусовыми перьями, в блестящем мундире, увешанном знаками отличия, со шпагой, подвешенной впереди на испанский манер. Глядя на Ревекку, полковник заговорил:

– Испанская нация всегда чтит юность, особенно в тех, кто, отвергая ложное учение, прибегает в лоно святой апостолической церкви. Я предлагаю вам, девица, надежное убежище в стенах Санта-Эльмо.

Альда тихо ответила:

– Неприлично было бы мне, отказавшейся от жестокого отца, покинуть отца великодушного и сострадательного, хорошего христианина и доброго гражданина Неаполя…

– Кто этот новый отец? – недоверчиво спросил кастеллан.

– Достопочтенный синьор Джакомо Саволино, который приютил меня, когда я оставила гетто. Он выразил непременное желание удочерить меня тотчас же, как я приму святое крещение, и с моей стороны было бы черной неблагодарностью насмеяться над его добротой, хотя я высоко ценю внимание синьора испанца…

Саволино удивленно крякнул:

– Вот девчонка! Бес, а не девчонка!

В толпе пронеслось шушуканье:

– Еврейка умна, как судья, поседевший на службе… Испанцу нечего возразить…