Скитания Анны Одинцовой

Полулежа в пологе, Анна молча наблюдала за приготовлениями к священному действу. Она боялась неловким движением, невзначай произнесенным словом спугнуть торжественность момента. Тем временем Вэльвунэ что-то резала на чисто выскобленном деревянном блюде. С этим деревянным блюдом Ринто шагнул в белую воющую мглу. И в эту минуту Анне показалось, что на какое-то мгновение пурга стихла, но это было обманчивое впечатление. Наоборот, она как бы еще больше разъярилась, набрала силу и обрушилась на ярангу, стараясь вырвать ее из мерзлой земли вместе с деревянными стойками, поперечинами, название которых Анна теперь знала не хуже хозяина. С беспокойством прислушиваясь к яростному гулу снежной бури, женщины в напряжении ждали возвращения Ринто.

Вэльвунэ молча сучила нитки из оленьих жил, скручивая тонкие прожилки на обнаженном бедре. Зная, как монотонные занятия успокаивают растревоженное сердце. Анна следовала ее примеру, хотя ее нитки пока получались не такими ровными, словно изготовленными на прядильной машине, как у свекрови. От вкуса оленьих жил саднило язык, слегка пощипывало, потому что жилы вымачивались в крепкой, выдерживаемой несколько дней моче. Запах этого человеческого выделения, первые дни мучивший Анну до головной боли, как-то ослабел, точнее, она притерпелась к нему, и было бы странно, войдя в полог, не обнаружить его, исходящего от берестяного сосуда, стоявшего в дальнем углу мехового полога.

Как только родители Таната, а за ними остальные обитатели стойбища Ринто узнали о беременности Анны, как она немедленно почувствовала изменившееся отношение к себе. Теперь ее старались избавлять от тяжелой работы, и ярангу на очередной стоянке ставили без нее, поручая ее попечению детей, приготовление пищи и подготовку рэтэма. Главным ее занятием теперь стало шитье зимней одежды для мужа и для себя. Выделку шкур полностью взяла на себя Вэльвунэ, потому как эта работа требовала немалых усилий, особенно в окончательной стадии, когда надо было пятками полировать обработанную каменным скребком оленью шкуру. После такой выработки она становилась шелковистой, легкой, мягкой. Вместо этой тяжелой работы Анна готовила подошвы для зимних торбазов, сжимая зубами сырой верхний край заготовки, лахтачьей кожи, также вымоченной и выдубленной в моче.

Когда внутреннее беспокойство уже заняло все мысли, распахнулась кожаная дверь-заплата в ярангу и вместе с облаком снега и ветром в чоттагин вошел Ринто. Он молча выбил снег из одежды, аккуратно снял свое нарядное облачение и повесил вместе с малахаем и нарядными торбазами на поперечную перекладину яранги.

За все время, оставшееся до сна, никто в яранге не произнес ни слова, а вечером, когда все улеглись спать и Анна вытащила свой дневник, Танат вдруг попросил:

— Ты можешь сегодня не писать?

Это было сказано так, что не было нужды спрашивать о причине такой просьбы.

Мысль о том, что мимо прошла большая, не разгаданная тайна, долго не давала уснуть, а утром, когда Анна проснулась от ставшей уже непривычной, оглушительной тишины, наступившей за стенами яранги, она не смогла скрыть удивления.

За утренней трапезой, когда вместо закончившегося настоящего чая заварили листья тундрового растения, она не отводила своего пытливого взгляда от Ринто.

Хозяин и глава стойбища спокойно, шумно отпивал с большого фарфорового блюдца, явно китайского происхождения, с ясно различимыми иероглифами на донышке, и время от времени обменивался короткими фразами с сыном. Неужели ему и впрямь вняли неведомые силы и укротили ветер и усмирили летящий снег? По здравому смыслу образованного человека, конечно, это счастливое случайное совпадение, но верит ли сам Ринто в свои силы и способности? Скорее всего, это так. И наверняка верит в это и его сын Танат, отнюдь не темный, безграмотный чаучу, а человек, знакомый с современными науками, изучавший физику, химию, геометрию, алгебру, современную историю и литературу.

Теперь можно воспользоваться хорошей погодой и продолжить путь в отдаленные от Советской власти долины Анадырского нагорья. Быстро свернули яранги, погрузили на нарты. Составился длинный караван, внутри которого на отдельных нартах с меховыми кибиточками ехали малые детишки, остальные шли рядом, — оленям трудно было тащить груз по снежной, убитой до каменной твердости, целине. Для лучшего скольжения полозьев время от времени останавливались, опрокидывали нарты вверх полозьями и наносили на них смоченным в воде лоскутом шкуры белого медведя тонкий слой льда. Для этого мужчины держали за пазухой, на голом теплом животе непромокаемые кожаные туески. Нанесенный на деревянный полоз слой воды моментально белел от мороза, а потом превращался в прозрачное, скользкое покрытие. Танат добавлял в туесок снег и прятал его за пазуху. Каждый раз, наблюдая за этим действием, Анна невольно вздрагивала всем телом, будто это к ее телу плотно прилегал студеный туесок.