Скобелев, или Есть только миг…

— А для чего тебе толмач? — Топас-хан чуть раздвинул тонкие губы, обозначая улыбку. — Ты станешь моим личным гостем, если признаешься во всем.

— Я ничего не понимаю, о чем вы говорите! — капитан выкрикнул это, разыгрывая испуг. — Меня ударили по голове, связали, привезли сюда, но я ничего не знаю!

Текинцы тихо о чем-то посовещались, после чего хан спросил на довольно сносном русском языке, не переставая изображать улыбку:

— Мы знаем, кто ты такой. Ты — бывший толмач генерала Скобелева, ставший потом его адъютантом. Так почему ты приехал в наши края задолго до своего командира?

— Я никакой не адъютант, помилуйте, господин, — с максимальной искренностью ответил Млынов, для убедительности прижав руку к сердцу. — Я — купец Громов, я покупаю верблюдов по договоренностям с Астраханским…

— Лжешь, капитан Млынов, — брезгливо поморщился Коджар-Топас-хан. — Объясните ему, что ложь — непрощаемый позор для мужчины.

Он поднялся и вышел. И едва за ним опустился полог шалаша, как Млынова начали избивать в три пары кулаков…

Били, пока он не потерял сознание. Очнулся от свежего ночного воздуха: его куда-то волокли. Но очнулся всего на мгновение…

Окончательно пришел в себя в глинобитном сарае. Сил хватило, чтобы встать, осмотреться, проверить, заперта ли дверь с наружной стороны. Дверь оказалась запертой, но осматривался он не зря. В углу на связке камыша он обнаружил пару лепешек и кувшин воды. Есть не хотелось, но он заставил себя неторопливо разжевать черствые лепешки и только после этого с удовольствием напился воды.

В тот день его поволокли на допрос под вечер, когда было еще светло. Млынов стонал, изображая полное бессилие, но украдкой внимательно оглядывался по сторонам. Сарай, служивший местом его заключения, оказался рядом с внутренним, хорошо укрепленным фортом, и он понял, что это и есть Денгиль-Тепе, на оборону которого текинцы возлагали свои основные надежды. «Коли этим путем тащат, значит, живым не отпустят, — с горечью подумал он. — Значит, главное — не признаваться, что знаю их язык. Отвечать только по-русски, только по-русски…»

Коджар-Топас-хана на сей раз не было. Здоровенные текинцы вначале громко орали, всячески угрожая ему, но он упорно требовал толмача.

Тогда начали бить. На сей раз не кулаками, а плетями из грубого верблюжьего волоса. Грубые плети сдирали со спины кожу, грубый волос ломался при каждом ударе, части его застревали в ранах, что вызывало мучительный зуд. Он кричал и молил о пощаде, но кричал и молил только на русском языке.

Войдя в раж, текинцы кричали тоже, и как Млынову не было больно, он старался запоминать, что именно они выкрикивают, доведя себя до неистовства.

— Говори на нашем языке!..

— Сколько верблюдов у Гез-каглы?..

— Отвечай!..

Что-то они кричали еще, но он не запомнил. Вероятно, просто ругались, а ругань ему не к чему было запоминать. Главное прозвучало, и это главное он изо всех сил старался не забыть.

А накануне они окончательно озверели и после жестоких побоев одним ударом кинжала отрезали ему ухо. Он дико закричал от невыносимой боли, услышав в ответ смех.

— Завтра мы отрежем тебе палец на руке. И каждый день будем резать по одному пальцу, пока ты не признаешься, что говоришь на нашем языке.

Млынов потерял сознание, когда его еще волокли в место его заточения. Но сейчас то ли от близких артиллерийских выстрелов, то ли от того, что острая боль унялась, окончательно пришел в себя. И сразу возникло чувство, что он должен непременно что-то вспомнить. Что-то очень важное, какую-то фразу, случайно сорвавшуюся с языка… А вспоминалось с трудом, потому что сил почти не было, а боль была. Но он заставлял себя забыть о боли, и это почти удалось, когда деревянная дверь внезапно приоткрылась, и в щель быстро скользнула маленькая юркая фигурка.

— Господин, ты жив? Не бойся меня, я вечно буду благословлять твою щедрость. Ты купил мою маленькую дочь, мою Кенжегюль, и отдал ее мне…

Голова его была занята поисками иных воспоминаний, и поначалу он даже решил, что и это неожиданное посещение всего лишь очередная проверка, потому что молодая женщина говорила по-туркменски, а потому ответил нейтрально, просто повторив имя:

— Кенжегюль.

— Да, да, мой господин, так зовут спасенную тобой мою девочку. Но тебя непременно убьют, если ты не уйдешь к своему племени.

— Мое племя далеко.

Он впервые ответил на языке, знание которого выбивали из него столь жестоко и планомерно. Но хотелось верить, что еще есть возможность спастись, есть шанс. Может быть, последний, и он рискнул.

— Русские совсем рядом, все джигиты ускакали из крепости. Надень женский халат и накидку и иди к северным воротам. За ними тебя ожидает лошадь…

Она говорила быстро, и что-то в ее тоне убеждало, что она не обманывает его. Поэтому Млынов, более уже ни о чем не спрашивая, накинул старый халат и глухую длинную накидку и выскользнул за дверь сарая вслед за женщиной.

— Иди к северным воротам, — торопливо сказала она. — Не беги, но и не задерживайся.