Скобелев, или Есть только миг…

Доктор Гейфельдер выглядел очень расстроенным. Молча осмотрел пострадавшего Баранова, определил, что кроме вывиха у него сломано ребро, похвалил за теплую ванну телеграфиста. И тут же под каким-то предлогом выслал его из помещения.

— Большое горе, Баранов, — тихо сказал он. — На центральную станцию пришла телеграмма с уведомлением, что матушка Михаила Дмитриевича Ольга Николаевна Скобелева внезапно скончалась.

— Как?! — ахнул адъютант.

— Как именно, в телеграмме не указано. — Гейфельдер помолчал. — Придется мне в Бами скакать, иного выхода нет. Постороннему такое известие не поручишь, а вам от верховой езды пока следует воздерживаться. Помалкивайте да полеживайте, а я поскакал.

— Один?

— Со мною — десяток казаков. На обратном пути захвачу вас.

Внезапно застрекотал телеграфный аппарат. Доктор метнулся к дверям, позвал телеграфиста.

— Какого-то Млынова в степи нашли, — сказал телеграфист, прочитав ленту. — Еле живого, как сообщают.

— Млынова? — встрепенулся Баранов. — Какого Млынова? Бывшего капитана?

— Именно так, — сказал телеграфист, сверившись с лентой. — Еле живой, как сказано.

— Где он? — спросил доктор.

— В Бами.

— Как раз туда еду, — Гейфельдер пожал руку Баранову, еще раз тяжело вздохнул, кивнул телеграфисту и вышел.

2

Доктор Гейфельдер быстро добрался до Бами, хотя быстрота эта в известной степени была кажущейся. Он все время думал, как, в какой форме и когда именно сообщить Скобелеву о кончине матушки, отлично представляя себе, насколько это внезапное известие потрясет Михаила Дмитриевича. Он знал особую любовь Скобелева к Ольге Николаевне, как знал и то, насколько эмоционален был Михаил Дмитриевич, тяжко, а порою и непредсказуемо переживая внезапные удары судьбы. Об ударах этих, которые сыпались на Скобелева с особой частотой в последнее время, доктор был достаточно осведомлен и очень опасался душевного срыва Михаила Дмитриевича накануне решающих сражений с текинцами.

Знал он и о том, что значил для Скобелева таинственно пропавший Млынов. Его внезапное спасение могло стать тем лекарством, которое способно было поддержать Михаила Дмитриевича при известии о последней трагедии, вернуть ему силы и веру, что не все еще потеряно, что еще есть смысл бороться и жить. И поэтому, прибыв в Бами, приказал сначала доставить его в лазарет.

Он нашел Млынова в сознании, но сознании горячечном, путанном и весьма нелогичном. Измотанный потерей крови, побоями, усталостью и жаждой капитан стремился рассказать о чем-то важном, но Гейфельдер не знал, как подойти к этому важному, а Млынов путал бред с явью, и выстроить сколько-нибудь логичную беседу им так и не удалось. Доктор расспрашивал о самочувствии и жалобах, а капитан мучился, что никак не может сказать главного.

— Верблюды. Они спрашивали о верблюдах.

— Позвольте я осмотрю вас.

— Я не сознался, что понимаю местные наречия, но они точно знали, кто я такой. Откуда они это знали?

— Извольте повернуться на спину, капитан.

— Потом, доктор, потом. Южный фас Денгиль-Тепе весь в трещинах. Его строили торопливо, бить надо там…

— Необходимо обработать ваши раны…

— Меня спасла мать той девочки, Михаил Дмитриевич знает, о ком я говорю. Девочку зовут Кенжегюль. Передайте Скобелеву. Непременно передайте Скобелеву.

— Я вынужден отправить вас в Кавказский госпиталь.

— Дословно передайте Скобелеву. Южный фас…

Млынов замолчал на полуфразе, вдруг потеряв сознание. Распорядившись обработать его раны и немедленно, первым же кораблем отправить капитана на Кавказ, Гейфельдер наконец-таки освободился и поспешил в штаб, где, как ему сказали, Михаил Дмитриевич проводил командное совещание.

Он еще не продумал, как именно начнет готовить Скобелева к трагическому известию, но рассчитывал, что успеет подготовиться, ожидая, пока кончится совещание. Но доктора знали не только как основного и многоопытного врача, но и как близкого друга Михаила Дмитриевича, поэтому двери совещательной комнаты тут же перед ним и распахнулись.

— Проходите, доктор. Это ведь касается и вашей службы.

Гейфельдер вошел и скромно присел в сторонке. У прикрепленной к стене топографической схемы стоял инженер Рутковский, докладывая обстановку. Скобелев сидел спиной к доктору, а потому и не заметил его.

— Крепость представляет собою неправильный четырехугольник, обнесенный стенами со всех сторон. Стены земляные, вышиною от двух до трех сажен, толщиною в основании до пяти, а поверху — от трех до четырех саженей. Крепость обнесена рвом по всему периметру от трех до девяти футов глубины при ширине до двенадцати футов. Местность вокруг крепости низменная, легко просматриваемая, особенно если учесть форт Денгиль-Тепе, высота которого ориентировочно до семи сажен.

— Ускоренная осада, — сказал Михаил Дмитриевич. — Солдатам зарыться в землю до двух сажен. Какие соображения будут у господ офицеров?

С этими словами он обернулся и впервые заметил доктора. Кивнул ему, улыбнулся, а Гейфельдер, припомнив рассказ Млынова, сказал вдруг:

— Южный фас форта Денгиль-Тепе весь в глубоких трещинах. По-видимому, строили второпях.