Скобелев, или Есть только миг…

— Всех, Михаил Дмитриевич, — ответил из-за плеча Млынов.

— Как там Куропаткин?

— Оглушен и обгорел. Кости целы. — Адъютант помолчал. — Правее вас — в темном, на лошади. Видите?

— Да.

На левом фланге турецких войск смутно виднелась черная фигура. Всадник стоял впереди стрелковой линии одиноко, не шевелясь, положив руки на луку седла.

— Не ты разгромил меня, Осман-паша, — тихо сказал Скобелев. — Свои враги постарались. Природные.

Он согнулся, судорога пробежала по телу. Млынов осторожно коснулся его плеча:

— Михаил Дмитриевич…

— Оставь! — Скобелев резко выпрямился. — Если утром Крылов и впрямь начнет атаку, своих отведем. Сейчас нельзя, сомнут их в темноте.

Осман-паша упредил вспомогательный удар Крылова: его аскеры начали бешеный штурм Скобелевских редутов еще затемно. Турки бросили в бой не только резервы, но и таборы с тех направлений, где русские прекратили наступление.

— Мокроусов, проберись в редуты. Пусть отступают, как только Крылов начнет атаку.

Лощина Зеленогорского ручья простреливалась турками, сумевшими на заре потеснить левый фланг Скобелева. Федор перебегал, прыгая через трупы. Свалился в редут, когда там только-только отбили очередную атаку.

— Шестая, — вздохнул пожилой фельдфебель. — Из докторов будете, что ли?

— Нет, я с поручением. Где командир?

— Ваше благородие, с поручением тут! — крикнул фельдфебель.

Подошел капитан в заляпанном кровью и грязью мундире.

Осунувшееся лицо было в глине, виднелись лишь проваленные, безмерно уставшие глаза.

— Капитан Гордеев. Что принесли — помощь или обещания?

— Приказано отступать, как только генерал Крылов перейдет в атаку.

— Отступать, значит. — Гордеев спиной сполз по глинистой стене бруствера в красную от крови лужу. — Мои солдаты были в Плевне, и, представляете, двое даже сумели вернуться. Нет, он действительно демон, так и скажите ему.

— Сами скажете, капитан.

Гордеев отрицательно покачал головой. Потом усмехнулся:

— Что такое честь, думали когда-нибудь?

— Честь неотделима от родины, капитан.

— Честь родины — нести свободу народам, а не завоевывать их, но я не о том. Извините, мысли путаются, трое суток не спал. Умереть, не выспавшись — это смешно, не правда ли?

— Странно вы шутите.

— Странно? Страна у нас странная, вот и шутим мы странно. У нас — восторженная история, вы не находите? Не по сути своей восторженная, а по способу запоминания. И во всех нас таится этот подспудный восторг памяти, а кто подтверждает этот восторг, тот — вождь, трибун, идол, за которым мы готовы идти, очертя голову. Помирать — так с музыкой. Как вчера помирали.

— Вы о Скобелеве говорите?

— Я о восторге говорю. Сегодня его Скобелевым зовут, завтра другой придет — суть не в этом. Суть в том, что коли есть идея в войне, то восторг наш природный сразу как бы на фундамент опирается. И тогда нам никто не страшен, никто и ничто… Кажется, бой завязался? Уши мне заложило… — Гордеев встал. — Все правильно, атака. Забирайте солдат, знамена и… Прощайте.

— А вы?

— Генералу скажите, что капитан Гордеев остался там, докуда дошел. Вот прямо так и скажете. Слушай приказ, солдаты! Всем покинуть редут и спасти боевые знамена. Живо, ребята, живо, пока турки не опомнились!..

Уже в логу, пропуская мимо себя солдат, тащивших раненых и два батальонных знамени, Мокроусов оглянулся. И вздрогнул.

На бруствере редута Кованлык открыто, в полный рост стоял капитан Гордеев, скрестив на груди руки — с правой на темляке[50] свисала сабля. Он смотрел вперед, на Плевну, откуда со штыками наперевес бежали турки…

Третий штурм Плевны стоил России тринадцати, а Румынии — трех тысяч жизней. Русская армия прекратила бессмысленные попытки сокрушить Османа-пашу и стала переходить к правильной осаде, постепенно стягивая кольцо. Руководить блокадой было предписано герою Севастопольской обороны генералу Тотлебену[51]. В кровавой истории Плевны наступил новый этап.

Немногим позднее государственный секретарь Половцев записал в своем дневнике:

«Слава Скобелева растет ежедневно. Когда он едет по лагерю, все солдаты выбегают из палаток с криками «Ура!», что до сей поры делали для одного Государя. Скобелев — умен, решителен и безнравственен — таковыми были кесари и Наполеон. Белый китель и белая лошадь дразнят турок и восхищают солдат. Николай Николаевич старший его ненавидит, и в последнее Плевненское дело письменно запретил посылать ему подкрепления, а получи он их и удержи редуты, так и Плевна была бы нашей…»

Глава восьмая

1

Вокруг грозных Плевненских укреплений неотвратимо стягивалось кольцо блокады. Войска закапывались в землю, строили позиции для артиллерии, прокладывали дороги и — ждали. Ждали, когда Осман-паша либо покинет город, либо сдастся на милость, поскольку не сможет прокормить свой гарнизон. Основной путь его снабжения — шоссе на Софию — уже трещал по всем швам под ударами собранных в единый кулак русских кавалерийских частей.