Скобелев, или Есть только миг…

Шестнадцатая пехотная дивизия, начальником которой после Третьего штурма Плевны был назначен Михаил Дмитриевич Скобелев, получила самостоятельный участок. Осень 1877 года выдалась, как на грех, ранней, холодной и дождливой. Прозорливое интендантство, поспешившее вычеркнуть из списков поставок зимнее обмундирование, пыталось кое-как наверстать упущенное, а солдаты и офицеры тем временем мокли под проливным дождем и стыли на пронизывающем ветру. По всей армии прокатилась волна простуд и заболеваний, однако Скобелеву удалось избежать этого повального бедствия. Как только начался сезон дождей, он специальным приказом обязал офицеров сократить до минимума количество постов и укоротить смены часовым.

— За здоровье людей отвечаешь ты, Алексей Николаевич, — сказал он Куропаткину.

— Сапоги разваливаются, какое уж тут здоровье, — вздохнул Алексей Николаевич.

— В лапти переобуй, — не задумываясь, посоветовал Скобелев.

— Лапти, Михаил Дмитриевич, еще сплести надо. И, между прочим, из лыка.

— Из лыка, говоришь? Тогда собери мастеров, я сам с ними потолкую.

Уже через день мастера — в большинстве пожилые, степенные — собрались в большой землянке. Тихо переговаривались, не очень понимая, для чего, собственно, их собрали. И молча вытянулись, когда вошел начальник дивизии.

— Здорово, мастера! — Скобелев водрузил на стол разбитый донельзя солдатский сапог. — Вот задача: обуть эту развалюху в лапти, а лыка нет. Как быть, решайте сами.

— А чего же тут решать? — удивились мастера. — Эка важность, что лыка нет. Коли нет, так и не надо, мы и из соломы сплетем. Не хуже лыковых будут.

Уже через неделю часовые месили окопную грязь в огромных соломенных лаптях, надетых поверх сапог. Но Михаилу Дмитриевичу и этого показалось мало. Тщательно обследовав все части дивизии, поговорив с офицерами и потолковав с солдатами, 13 октября он написал приказ:

«Лагерь наш слишком скучный. Желательно было бы, чтобы чаще горели костры, пели бы песни; назначать по очереди перед вечернею зарею в центре позиции играть хору музыки. Разрешается петь и поздно вечером. Во всех ротах обратить серьезное внимание на образование хороших песельников: поход без песни — грусть-тоска!»

Однако как Скобелев ни старался вникнуть в нужды и настроения солдат вверенной ему дивизии, сколько ни писал своих по-суворовски озорных приказов, все равно что-то оставалось в тени, недоступное его требовательному взгляду. Он любил нагрянуть внезапно, но и эта, ставшая уже поговоркой скобелевская внезапность удавалась далеко не всегда: генерал был на виду. И открыть ему глаза суждено было уже не военному, а служащему только по собственному желанию бывшему студенту, ныне Георгиевскому кавалеру и его личному порученцу Федору Мокроусову.

Война изменилась, а с нею изменились и обязанности порученца. Теперь Федору не приходилось скакать, загоняя лошадей, с боевыми приказами, разводить части по позициям и передавать устные распоряжения. Теперь он, помогая штабным офицерам, мотался по тылам, канцеляриям и складам, добывая портяночное полотно и нательные рубахи, вымаливая внеочередные сапоги и выпрашивая трофейные шинели. Война для него словно вдруг повернулась по команде «Кругом!», показав свой целехонький, жирный, неприглядный зад: взяточничество интендантов, пьянство тыловиков, картежные игры с тысячными банками поставщиков-посредников. И все они горестно вздыхали, бормотали громкие слова о долге и патриотизме, клянясь в отсутствии того, о чем он просил, выразительно шевеля при этом цепкими пальцами. Федор доказывал, ругался, умолял и грозил, но возвращался, не исполнив приказа, куда чаще, чем с рапортом об его исполнении.

Как-то он возвращался под вечер после одной из таких пустых поездок: улыбчивые снабженцы ловко отказали в просьбе выделить дивизии трофейные одеяла для лазаретов. Топал по грязи, с ненавистью вспоминая холеные лица и блудливые глаза, и в упор столкнулся с незнакомым поручиком, наотмашь хлеставшим по щекам низкорослого солдата в грязной, насквозь промокшей шинели. Солдатик стоял навытяжку, дергая головой после каждой пощечины, и молчал.

— Вот тебе, скотина, вот!..

— Прекратить! — Мокроусов рванул офицера за плечо. — Как смеете?..

— Вы это мне, сударь? — выдержав паузу, со зловещим удивлением спросил поручик.

— Иди, — сказал Федор солдату.

Но солдат дисциплинированно не двинулся с места: приказание господина в длинном пальто и шляпе с мокрыми обвислыми полями его не касалось. Он лишь посмотрел на Мокроусова тоскливыми покорными глазами и вновь преданно уставился на офицера.

— Ступай. — Поручик дождался, когда солдат уйдет, натянуто улыбнулся. — Вы что-то хотели сказать?

— Я хотел сказать, что вы — мерзавец, поручик. А поскольку мерзавцы мерзости своей не понимают, то восчувствуйте ее.

И с силой ударил поручика по щеке. Офицер дернулся, рука его метнулась к кобуре; возможно, он бы и пустил в ход оружие, но неподалеку показалась группа солдат.

— Я пристрелю вас, господин порученец. Рано или поздно…