...ское царство

— Индифферентнее! Индифферентнее! — шепотом кричу я ему. — Только что ты ко всему миру был безучастен, а тут наигрывать принялся… как лошадь.

Фарит (Гариф Амиров) потягивается, груда альбомов, покоившаяся на его коленях, с грохотом валится на стеклянный пол. В этот момент за дверью слышится злобный визг Лядской (Розы Цинципердт), плавно и беззвучно уплывает в стену овальная входная дверь, — и Роза, переваливая с ноги на ногу, многопудовое тело свое, вбегает в комнату, завывая:

— Я всех вас кастрирую!

— «Кастрирую»? В сценарии такого словечка не было, — шепчу я на ухо стоящему рядом со мной Степану. — И мизансцены все поломала. Что ты молчишь? У тебя же при монтаже будут дополнительные сложности.

— Ничего, смонтируем, — довольно улыбаясь, отвечал Степан, не отрывая глаз от игры Лядской. — Лишь бы Митя все, что надо снял, а то человек он слабый — устанет, его начинают нервные припадки трепать. Но согласись, все, что Станиславовна придумывает только на пользу сериалу идет.

— Да? — по возможности прохладно отвечал я, борясь с легкими уколами самолюбия. — Возможно.

У входа топтались еще три актера в пиджачных парах и галстуках, помахивая руками, и, похоже, в чем-то извиняясь.

— Все, эта сцена есть! — вновь кричал я. — Теперь, Митя, пожалуйста, — крупно лица трех господ в галстуках и лицо Фарита в момент появления Розы, то есть Ады Станиславовны. Следующий кусок у нас уже снят. Поэтому сразу к сцене на диване. Ада Станиславовна, Фарит…

— Я еще, между прочим, не снял крупняки, — ворчал оператор Митя.

— Да-да, после того, разумеется, как ты их снимешь.

На нашей «съемочной площадке» появился управляющий салоном внешним своим видом удивительно напоминающий актеров, изображавших свиту розы Цинципердт. Величественной поступью он приблизился ко мне, удерживая возле уха коробочку мобильного телефона.

— Через полчаса в этот зал должны придти клиенты, — сообщил он со значительностью. — Так что, вы закругляйтесь.

— Да-да, конечно, — сходу соглашался я. — Если у Руслана Фридмановича впоследствии не возникнет никаких вопросов… Мы заканчиваем.

На гладком лбу управляющего мыслительный процесс вырезывал пару неглубоких морщин, и он поправлялся с поспешностью:

— Нет, я же вас не выгоняю… Просто клиенты… Я их, конечно, постараюсь задержать…

— Большое спасибо, — продолжал я уже с видом победителя, хоть меня и, сил нет, поташнивало от трафаретных ужимок этого лакея, — мы действительно заканчиваем. Осталась одна небольшая сценка.

Тем временем актеры уже приготовились к этой самой сценке: Ада Станиславовна и Фарит, уморительно заключив друг друга в объятья, восседали на громадном очень странном предмете мебели, совмещавшем в себе черты дивана, шкафа и… внутренностей электронного аппарата. Возле них вертелся Степан, что-то поправляя в их гардеробе, отдавая последние указания.

— Ты так долго ждал меня… — сладко попискивала Лядская, оглаживая жирной рукой колено своего партнера. — Ждал?

Похоже было, Фарит забыл свои слова: он как-то тревожно вертел по сторонам головой, возможно, в ожидании подсказки Степана, и это его состояние как нельзя лучше ложилось на образ затравленного пойманного существа. Он должен был сказать: «Ты же меня с альбомами оставила». Но вместо этого с едва уловимой ноткой отчаяния он выдавил из себя: «Что же мне оставалось?» Я не мог не улыбнуться, но случайный вариант вновь смотрелся симпатичнее предложенного сценарием. К тому же удачно вписанные в канву сценария поправки весьма бодрили самих актеров, создавая иллюзию свободы, сиюминутности рождения слова, как волевого порыва. И, хотя предопределенность схемы их действий ничуть не умаляла своего диктата, эти крохотные импровизации, как бы намекая на возможность присутствия в мире самобытной воли индивида, всегда расцвечивали настроение актеров благостью и наполняли их желанием творить.

— Ничего, скоро у нас с тобой будет много свободного времени, — длил сцену царапающий слух тонкий голос Розы. — И, поверь, я знаю, как его провести со вкусом. Мы не будем расставаться ни на минуту, да?

А я, как всегда, не мог оторвать взгляда от Розы Цинципердт, от Ады Станиславовны, от того, как преломляются одна в другой назначенные человеку программы действий, на то, как трагически покорно человеческое существование следует им, столь трогательно излучая радость от плескания в житейском (как нам хочется верить) море.

Лицо Розы Цинципердт во весь экран. Она что-то дожевывает, смахивает крошки с губ, облизывается.