Сколько длятся полвека?

Сражавшиеся в окружении войска все же сделали свое, хоть и несоразмерное с задачей, дело, сковав в начале операции 28 гитлеровских дивизий, в последние дни — 14.

V

— Как вы, Сверчевский, дошли до жизни такой?

Генерал армии стоял к нему спиной, лицом к развернутой на стене карте, и спрашивал через плечо. Сверчевский видел тяжелую челюсть, залысину над чуть побелевшим виском.

— Как дошли? — повторил Жуков, и сам ответил с уничтожающей издевкой:

— Пешечком, пешечком притопал. Во фрицевских сапогах…

Когда в ГУКе [65] Сверчевскому передали: немедленно вызывает командующий Западным фронтом генерал армии Жуков, он не ждал ничего хорошего. Но этот тон, широкая спина, обращенная к собеседнику, сковывали, не давали собраться с мыслями. Стоя навытяжку, он неуверенно докладывал.

Короткие, через плечо брошенные реплики убеждали, что Жуков слушает. Когда Сверчевский уклонялся от какого–то важного Жукову направления, тот бесцеремонно обрывал.

— Занимая рубеж на Днепре, дивизия отразила бы натиск?

— Скорее всего — да.

— Меня не устраивает такой ответ. Да или нет?

— При достаточной артиллерийской поддержке — да.

— Почему не спрашиваете о силах противника?

— Должен был их знать. Штабы армии и фронта также обязаны были меня информировать.

— Обязаны. Но их оплошности — вам не оправдание.

Сверчевский постепенно улавливал ход мысли Жукова: командующий, видимо, хочет выяснить — предотвратимо ли было вяземское окружение? Вероятно, Сверчевский не первый из тех, на ком Жуков проверяет свои выкладки. В меру сил Сверчевский постарается ему помочь, не заботясь о том, как будут истолкованы объяснения.

Между крутым командующим фронта и подавленным командиром дивизии устанавливалось некое подобие контакта. Жуков смягчился.

— Садитесь, в ногах правды нет.

Сам он то поднимался на цыпочки, то опускался. Но теперь уже боком к Сверчевскому, переводя взгляд с него на карту.

— Зная замысел неприятеля, можно противопоставить ему свой контрплан.

— Чтобы реализовать контрплан, товарищ Сверчевский, необходимы силы, резервы… Ответьте лучше: до какого момента ваша дивизия сохраняла боеспособность?

— До десятого–одиннадцатого октября.

— Я не о дате. До какого момента дивизия оставалась в окружении активно действующей единицей?

— Пока имела боеприпасы и командиров.

— А командиры не потеряли голову.

— Командиру не дано право терять голову.

— Азбучные истины проповедуйте своим подчиненным. На какое место вы сейчас претендуете?

— На скамью подсудимых.

Жуков презрительно повернулся к нему.

— Самобичевание — не средство уйти от ответственности.

И вдруг открыто улыбнулся.

— Вопрос о вашем назначении решит ГУК, а мне — объяснительную записку. Без лишних подробностей и… самокритичных излишеств.

Сверчевский взялся за дверную ручку, когда вновь раздался хрипловатый голос командующего:

— К вашему сведению, генерал Калинин положительно оценивает контратаки двести сорок восьмой в районе Холм–Жирковский. Это, конечно, не повод почивать на лаврах. Степан Андрианович — добрая душа. Не чета мне.

Объяснительную записку Сверчевский составлял в госпитале. В том же Лефортовском госпитале, где лежал в двадцатом году. Тогда — раненый краском, теперь — генерал, задыхающийся от астмы, сваленный воспалением легких, подавленный мрачными думами.

Госпиталь, как и прежде, был окрашен в желтый цвет. По разметенным дорожкам прогуливались «ходячие», бродили, опираясь на палочки, на костыли, с повязками из-под шапок, с черными через шею косынками для покоящейся в гипсе или бинте руки.

Сверчевский и после разрешения врачей не гулял. Его устраивал бокс в генеральском отделении. Не хотелось никого видеть, слушать разговоры о ранениях, извлеченных осколках. Ему–то о чем рассказывать? О воспалении легких, астме? О том, как лишился дивизии?

Он лежал, уставившись в лампочку под матовым шаром больничного абажура.

Выписавшись из госпиталя, Сверчевский с удивлением узнал, что Жуков приказал дать ему отпуск, а также самолет, чтобы навестить эвакуированную семью.

Уже во время болезни Сверчевскому стало известно, что семья в Кирове, а в Кирове знали, что он лежит в московском госпитале. Встретивший на аэродроме горвоенком заверил: с жильем для семьи будет порядок. Семья пока что ютилась в подвале.

— Где Макс? — спросила мать, нетвердыми шагами ступая от кровати.

— Ранен.

Она положила обе руки на его вздрагивающее плечо.

— Мать нельзя провести… Макса нет.

Хоть бы слезинка. Она вернулась к кровати, сдернула одеяло. Легла.

Больше Антонина Войцеховна не поднималась.

Вечером ждало объяснение с Анной, женой Макса, не подозревавшей, что она вдова.

Еще на лестнице Анна почувствовала запах дорогого табака.

— Макс!

Столько народу в комнате и такая тишина!

— Где Макс? — она подступала к Карлу, недобро вглядывалась в его почерневшее лицо. — Где Макс?

— Ранен.

Трясущимися пальцами вынула папиросу из коробки «Казбека». Сверчевский чиркнул спичкой.

— Давай, Аня, покурим во дворе. Маме дышать нечем.

На лестнице она в третий раз спросила, догадываясь, но не желая верить.