Сколько длятся полвека?

Он остановил топавшее мимо отделение, усадил на землю, прочитал листовку. От вульгарных виршей о красотках–молодухах, которые ждут не дождутся сдавшихся в плен бойцов, до стихотворной концовки: «Бейте комиссаров. Их морды просят ударов».

Прочитав, пустил листовку по рукам.

— Поглядите, размалевали.

Рисунок изображал пышную, аж выпирала из сарафана, «молодуху» в кокошнике, с подносом. На подносе — дымящийся гусь и поллитровка. Рядом парнишка в косоворотке, наяривающий на балалайке.

— Стишки почитайте. Я по этой части не мастак, но стиль, по–моему, сортирный. Норовят купить за рупь двадцать. Балалаечка, водочка, титьки ведерные. Для себя — Лорелея златокудрая, Бах, Вагнер… Сверхчеловеки засраные…

Он не походил на классического «отца солдатам»: бывал груб, хватался за пистолет. Но это не мешало любить, жалеть, ценить солдата. Любил и жалел от природной сердобольности; уважал, заботился, помня солдатскую долю. Признавал и распространенный в командирской среде принцип: «Ты моих солдат не трожь». (Дескать, потребуется — сам мозги вправлю.)

А тут на честь его солдат посягали с высоты арийского превосходства. У него вызывала гадливость любая национальная спесь. Нюх на нее не подводил. Бах же и Вагнер добавлялись ради агитационной убедительности. Отличить их он не мог, и когда однажды Тося затащила на концерт Вагнера в Большой зал консерватории, он уснул, несчастная дочь не знала, куда деваться от стыда…

Начальник особого отдела обещал доложить куда следует о ценном начинании, а пока — сдавайте листовки, не читая.

В конце августа в дивизию прибыл командующий Резервным фронтом генерал армии Жуков. Вместе со Сверчевским он обходил и объезжал оборонительную полосу двести сорок восьмой. Хвалить было не в правилах командующего. Не ругал — и на том спасибо.

Жуков ставил вводные в зависимости от вероятных направлений атак. Система обороны предусматривала любые, казалось, варианты.

— Вы, я понял, не склонны отступать?

— Так точно, товарищ командующий.

Перед отъездом Жуков сообщил о нашем наступлении на Ельнинский выступ.

— Важен оперативный эффект и психологический. Да и прощупать противника. Мало знаем, плохо. Учтите.

Когда в дивизию завернул молодой, смуглый капитан, помощник начальника разведки армии, Сверчевский отложил дела, чтобы с глазу на глаз поговорить с ним. Капитан, выяснилось, слушавший его лекции в академии, направлялся на передний край за сведениями. Кроме того, должен перебросить через фронт три разведгруппы, снабженные радиостанциями.

Держался он скованно, чуть что, краснел. Когда в блиндаж спустился дивизионный инженер и Сверчевский мгновенно перевел разговор на бутылки с горючей смесью, вовсе растерялся.

— Не скромничайте, капитан, вы абсолютно правы: бутылка с горючей жидкостью надежнее связки гранат.

Инженер вышел, и Сверчевский хмуро поинтересовался:

— Сколько я вам поставил на экзамене?

— Отлично.

— Завысил. Слабо усвоено главное правило: ваша работа не терпит гласности…

Два с половиной месяца — в жару и при ночной прохладе, под дождем и под ясным солнцем — дивизия зарывалась, уходила в землю. Выгорели гимнастерки, огрубели до мозольной твердости ладони. Мускульной упругости набрались тела.

Пристреляно каждое дерево, каждый бугорок, любовно составлены таблицы огня.

Рождалась объединявшая всех уверенность: здесь немцам не пройти, не поить коней из Днепра. Где–то у кого–то возможны неудачи. Но не в двести сорок восьмой.

В последних числах сентября за Сверчевским прилетел «У-2». В Вязьме собирали командиров дивизий Резервного фронта; со дня на день ожидается новое наступление противника, надо отработать по картам вопросы взаимодействия и обеспечения стыков.

Под вечер Сверчевский шел по аэродрому — предстояло тем же «кукурузником» вернуться в дивизию.

Услышав у темневшего рядом «Дугласа» польскую речь, оторопело замер.

Несколько человек в гражданском, в странных полупальто негромко разговаривали между собой. Слов он не разобрал, но это были польские, голову на отсечение, слова.

К Сверчевскому вплотную приблизился командир — два ряда золоченых пуговиц, «шпалы» в петлицах, малиновый околыш фуражки.

— Проходите, проходите.

— Когда говорят со старшим по званию, просят разрешения обратиться.

— Виноват, товарищ генерал. Однако настоятельно прошу: пройдите отсюда.

«Кукурузник» летел, прижимаясь к темнеющим внизу деревьям. Сверчевский коченел в своем кожаном реглане.

Кто эти люди, кто они, говорившие на прифронтовом вяземском аэродроме по–польски?

Он отогнал назойливую, но ненужную мысль. Слишком много нужных. Рожденных сегодняшним совещанием.

   1 октября неожиданным приказом дивизия отводилась на станцию Новодугинскую для погрузки в эшелоны. Дивизия совершала марш–бросок на восток. С запада, нагоняя ее, нарастала канонада.

Разворачивалось новое немецкое наступление на Москву.

Подошедший первым к Новодугинской батальон занимал теплушки, когда последовал приказ: немедленно вернуться на прежние позиции, не допустить форсирования Днепра противником.