Сколько стоит твоя смерть

И это была чистая правда. Лицо Тахира находилось так близко, что своей щекой я чувствовала его горячее дыхание. Я испытывала странное ощущение, какое, наверное, бывает у кобры при виде мангуста. Зная, что могу отстраниться в любой момент, я тем не менее этого не делала. Напротив, я придвинулась ближе, не сводя взгляда с лица кашмирца. Моя рука легла на его предплечье.

– Знаешь, как это называется? – хрипло спросил Тахир, не двигаясь с места.

– И как же? – едва шевеля губами, поинтересовалась я, глядя ему в глаза. О, эти глаза – как у фоссы Физы, желтые, с черным ободком…

– Это называется «напрашиваться»!

Именно этим я и занималась – напрашивалась на то, чтобы он перестал ломаться, схватил меня наконец своими сильными руками и сделал то, что живет в крови любого мужчины, независимо от размеров, возраста или национальности. К счастью, долго ждать не пришлось – Тахир накрыл мои губы своими, одновременно заламывая мне руки за спину. Ощущение было приятным и болезненным, а его губы – твердыми и сухими, как ветер пустыни. Оторвавшись и позволив мне сделать вдох, Тахир спросил:

– А как же Ив?

– Ив? – пробормотала я, не отрывая взгляда от его губ. – Здесь нет никакого Ива…

То, что я так сильно хотела заняться любовью с Тахиром в условиях, когда населению целого острова грозит опасность, было ужасно, но я отбросила муки совести, потому что моя нервная система включила «защитное поле»: мозг среднестатистического человека способен вынести только определенную нагрузку, и мой отказывался функционировать, не получив разрядки. Моей «разрядкой» был Тахир Догра.

* * *

Открыв глаза, я увидела над собой ладонь Тахира.

– Что ты делаешь? – спросила я, потягиваясь.

– Солнце, – едва слышно ответил он. – Светит тебе прямо в глаза.

Повернув немного голову, я зажмурилась от яркого света, льющегося через окно в комнату. Значит, он держал руку над моим лицом, чтобы солнце меня не разбудило? Как мило!

– Ну, раз уж ты проснулась… – добавил он, перекатившись на бок и подложив руку под голову. Его глаза ласкали меня не менее умело, чем ладони, а длинные черные ресницы отбрасывали тени на бронзовую кожу.

– Скажи что-нибудь по-кашмирски, – попросила я. Почему-то мне страшно хотелось услышать родной язык Тахира, как будто это могло сделать нас еще ближе.

И он сказал, только я не поняла ни слова. Кроме того, что это стихи – несколько строк на певучем, местами гортанном наречии.

– Можешь перевести?

– Есть французский вариант, – улыбнулся он. – Слушай:

Любимая нежданно-негаданно пришла – как молния сверкнула, ударила, прожгла. Не умолкают струны, звенящие в крови, – душа заговорилас любимой о любви. У милой сердце – камень, и все-таки оноот слез моих горячихрасплавиться должно!

– Как красиво! Кто это написал?

– Ахмад Махджур.

– Еще хочу! – потребовала я, приблизив свое лицо вплотную к его, так что губы Тахира оказались совсем рядом с моими.

– Жадина! Ну, хорошо…

Вздохну – и страстный вздох моря воспламенит. Да что моря? Весь мир дотла испепелит. Теперь сама решай: порадуешь безумцаИль пусть из-за тебя вселенная сгорит?

Закончив, он легонько коснулся губами моего лба, потом носа, потом глаз – сначала правого, потом левого, и нацелился на губы, но я увернулась и спросила:

– И много ты знаешь такого?

– Отец знал множество стихов. Он был школьным учителем и заставлял нас с братьями заучивать целые поэмы наизусть…

Взгляд Тахира внезапно потускнел, словно мыслями он перенесся на годы назад. Но я намеревалась разузнать побольше о человеке, с которым оказалась в одной постели.

– У тебя есть братья? – спросила я. – Расскажи мне!

Тахир посмотрел на меня с сомнением. Мэдди говорила, что для него семья – больная тема, но отступать было поздно. Видимо, он и сам это понял.

– Мы жили в маленькой деревушке, в нескольких километрах от границы, – заговорил Тахир, откинувшись на подушку и глядя в потолок. – Поэтому пакистанские партизаны (правительство Индии предпочитает называть их террористами) захаживали к нам не реже индийских полицейских. Населению приходилось приспосабливаться – то одних кормили, то других. И доставалось всем поровну. Иногда пакистанцы вдруг решали, что кто-то слишком сблизился с полицией, и тогда вырезали всю семью «провинившегося». А порой индийцы узнавали, что какой-то житель приютил у себя раненого из-за границы, и тогда происходило то же самое…

– Неужели полицейские убивали мирных жителей?! – перебила я в ужасе.