В первый же день, когда я отказалась, меня отдали их магу. Хорошо, что до этого мы друг друга не знали. Плохо, что без амулетов я уже не так чудесно сопротивлялась, как раньше.
В общем, жизнь была превосходна и замечательна.
Ещё краше она стала три дня спустя, когда мы должны были вот-вот двинуться навстречу королевской армии. Меня почти уговорили ехать рядом с герцогом и даже научили, что нужно сказать.
Не сомневаюсь, что и до этого о моём участии на стороне герцога трезвонили везде, где можно. Уж больно много молодых магов со взором горящим появилось в рядах Его Светлости.
Но совсем мне похорошело вечером третьего дня, когда я случайно (ну да, конечно!) увидела рядом с герцогом Алена. Точнее, на коленях у герцога, и целующим этого самого герцога.
— Ну как? — поинтересовался герцогский маг, любуясь потом на мою вытянувшуюся физиономию. — Твой мальчишка? Он сегодня приехал. Пришёл к нашему повелителю, они закрылись… ну а дальше ты наверняка сама знаешь. Хорош он, да, в постели? Хотя такие всегда хороши.
— Да, — кивнула я, набрасывая ему на шею золотой шнур от балдахина. — Очень.
По иронии, мы были в гостевых покоях. Тех самых. По счастью — совершенно одни. И маг был пожилой сволочью, у которой не было сил справиться с отчаявшейся девицей. И не обезопасился заклинанием. Глупая смерть, донельзя. Но от меня уже не ждали подобных подвигов. Да и зачем? Сбежать я бы всё равно не смогла, а у герцога были другие маги.
Прокрутив это в голове — но по большей части в который раз вспомнив порозовевшего красавца-наложника, стонущего от прикосновений борова, метящего в короли — я взяла колбу с рабочего стола мёртвого мага. Смешала парочку ингредиентов и выпила. Медленная и не очень приятная смерть была мне гарантирована.
И я уселась её ждать на кровать, гипнотизируя дверь — как некогда, наверное, делал Ален — и хихикая от начинающейся истерики.
Моя жизнь в очередной сыграла со мной злую шутку, и мне этого хватило.
Надоело. Просто надоело.
В дверь царапали, потом стучали, потом колотили. Потом замерли, снова стали царапать. А, когда меня настигла долгожданная слабость, всё-таки открыли.
Кажется, сначала это были стражники. А потом совершенно точно Ален, попытавшийся меня поднять. Снаружи ещё почему-то было странно шумно — удивительно, может, это у меня в ушах шумело?
Ален быстро обнаружил рядом со мной пустую колбу, понюхал, и его глаза расширились.
Я смотрела на него, как он меня тормошит, как зовёт приглушённым шёпотом, и думала, что не может это быть правдой. Просто очередная иллюзия, и мой воздушный замок в последний момент устроил для меня шикарное представление.
Ведь правда же — зачем наложнику умирающая госпожа? Перстни поснимать? У меня их и не было. И уж тем более, зачем ему звать меня по имени (!) и просить не умирать (!!). Я точно бредила. Совершенно точно.
И, чтобы отыграть до конца, с трудом подняла кинжал — кажется, Ален бросил его, пока меня тормошил. Подняла, царапнула палец и с усилием провела им по лбу замершего наложника.
— Госпожа, что вы делаете?
Я улыбнулась и шепнула:
— Отпускаю тебя.
И добавила — очень тихое, совсем не слышное за тем потоком наших и южных слов, которых он на меня обрушил:
— Пожалуйста, прости меня.
Глаза перестали видеть, я в последний раз вдохнула.
Грейпфрут и сандал.
Загробная жизнь оказалась полна сумрака, пляшущих, словно от свечи, теней и образа красивого юноши в ореоле света.
Я поглядела в его расширенные серые глаза и хрипло выдохнула:
— И тут ты.
Глаза вспыхнули и исчезли — юноша отвернулся, комкая складки зелёной с золотой строчкой туники. Потом снова покосился на меня — с каким-то донельзя странным выражением.
Я облизала пересохшие губы и хрипло пробормотала:
— Да когда же я от тебя избавлюсь!
Он вздрогнул, точно я его снова плетью огрела. Выпрямился неестественно, на губах заиграла фальшивая улыбка.
И попытался уйти.
Я поймала его за руку, притянула к себе, удивляясь реальности моего бреда.
Его глаза горели отчаянием, а губы шептали:
— Не надо. Пожалуйста, не надо. Дайте мне уйти. Пожалуйста, дайте мне уйти!
Я заставила его почти лечь на меня — он не сопротивлялся. Хорошо, я была слаба, как ребёнок.
И выдохнула в его рот:
— Нет. Никогда, — а потом, забрав поцелуй, шепнула, уверенная, что всё это предсмертный бред. — Не уходи.
Он сам прильнул ко мне, и я стёрла его фальшивую улыбку, заставив стонать от удовольствия и дрожать от возбуждения.
Странно, в посмертии он не был таким решительным, как в жизни.
И пах бергамотом…
А после, когда я в бессилии упала рядом с ним, он плакал, кусая губы. Слёзы тихо текли по щекам — я, приподнявшись на локте, стёрла их краем покрывала, встревоженно заглядывая в затуманившиеся серые глаза.
— Я не хочу быть вам обузой, госпожа, пожалуйста. А иначе я вам не нужен, я же знаю. Пожалуйста, продайте меня, а ещё лучше — убейте, потому что я сам умру, когда действие вашего заклинания кончится.