Сколько волка ни корми

Это чудовище ночное, Врану песни проклятые на уши сипевшее, друг местный?

— Не советовали, хозяйка, — качает головой он покладисто. — Очень жаль мне, если неудобства я какие подруге вашей причинил — показалось мне, что не слишком дружелюбно она ко мне настроена, вот и…

— К тебе-то понятно, что недружелюбно, — прерывает его парень, презрительно морщась. — И так ты решил её дружбу завоевать? Люд…

— Достаточно, — говорит женщина ещё раз — и опять парень замолкает мигом, только Врана продолжает взглядом неприязненным сверлить.

Вран то и дело на мужчину огромного поглядывает, но молчит тот, ни слова не роняет, всё улыбается и улыбается из-за спины женской, как приклеилась эта улыбка к его губам. Бая и вовсе на Врана не смотрит — потолок земляной разглядывает, губу закусив. Будто тоже улыбку прячет. Приободряет это Врана немного — разве стала бы Бая улыбаться, если бы совсем ошибку непоправимую он совершил?

— Пришла ко мне дочь моя старшая на рассвете, рассказала, что гость у нас появился, — говорит женщина, взглядом тёмным и непроницаемым на Врана смотря. — Да не просто гость — проситель. Некий Вран из Сухолесья, якобы волками при рождении благословлённый и в доме своём родном места не нашедший. Хочет, сказала, этот Вран из Сухолесья к нам присоединиться, с нами свою жизнь прожить, волком стать и до самой смерти законам волчьим подчиняться. Сразу у меня вопрос, Вран из Сухолесья: неужто тебе законы эти известны? Какие законы ты соблюдать собрался — наши или тобой же и придуманные?

Странно всё-таки, что женщина с ним разговаривает, а не мужчина. Всегда при вопросах важных, при гостях из деревень соседних и дальних старейшины в общине врановой дело в свои руки брали, а женщины изредка разве что для красоты в стороне стояли. Может, недостойным Врана пока считают для того, чтобы настоящий глава им занимался, поэтому жена его Врана допрашивает?

Забавно. Никогда бы Вран не подумал, что Бая в дочках у местного старейшины ходит. Больно… свободолюбивая она для этого какая-то, дикая — ночами по лесам бегает, со Вранами всякими знакомится. Много общего у них, оказывается, с Баей — но Вран об этом позже подумает.

— Если свои собственные законы соблюдать, то и не законы это вовсе, хозяйка, — замечает Вран. — Если бы хотел я по своей только правде жить, то с ней бы в чащу лесную один и ушёл — и долго бы там не продержался, потому что мимолётное, опасное удовольствие это — свои правила придумывать, а с другими не считаться. Рассказала мне Бая, по каким правилам вы живёте — не в подробностях, но суть я уловил, и согрела мою душу суть эта, как ни один костёр на солнцеворот летний не грел. Стоял я, и сердце моё пело, когда рассказы я её скромные слушал — о том, как силу вы свою на дела добрые тратите, как всем, кто нуждается в этом, помогаете, как… как за других переживаете, даже не зная их. Сразу Бая, как только я ей о мечте своей поведал, о родных моих забеспокоилась, о матери с отцом, и многое это о вас говорит. Слышал я с детства рассказы о племени вашем, да не ведал, что не племя это, а сказка настоящая. На всё я был готов, чтобы к вам присоединиться — но если бы знал, как у вас устроено всё, ещё ребёнком бы неокрепшим в лес сбежал, чтобы поскорее вас найти, восемнадцатого года жизни своей ждать бы не стал.

Говорит Вран, и удачно вроде бы слова изо рта льются, складно, красиво — да только, когда заканчивает он, снова ничего мужчина высокий не говорит. И лицо его ничуть не меняется.

— Детей нам неокрепших точно не надо, — хмыкает женщина. — Хотя стоит передо мной сейчас такое же дитя малое, разве что говор как у взрослого. Басота приглядится, а ум пригодится — говорить ты научился, только говорить здесь все умеют, не впечатлишь ты этим меня. Что ещё умеешь?

Мужчина наконец взгляд Врана замечает — и лишь шире ему улыбается. Врану кажется, что издевается он попросту. Или немой, может?

— Охотиться умею, — говорит Вран первое, что на ум приходит. Охота — это хорошо, волки охоту уважать должны.

Вздрагивают губы женщины едва уловимо, словно усмехается она мимолётно — но ни тени усмешки этой на лице её не остаётся, когда спрашивает она Врана:

— И ты думаешь, что так уж необходим в семье волчьей охотник человеческий?

Да уж. Наверное, не особо.

— Мёд собирать умею, — говорит Вран, хотя совсем уж как-то жалко это звучит — но что ему ещё делать остаётся? — И не только мёд — всё, что захотите, в лесу могу найти, хоть ягоду самую редкую, хоть корень целебный.

— Пчёлки с птичками мёд с ягодами собирают, а не волки, — замечает женщина спокойно. — Что-нибудь ещё?

Вран нервно губы облизывает. Честно говоря, на этом и заканчиваются его подвиги трудовые — ничем он больше в деревне не занимался, ничем другим похвастаться не может.

Хотя, если по сусекам поскрести…

— С деревом работаю ладно, хозяйка, — заявляет Вран, решив играть по-крупному. — Хоть топор мне в руки дай, хоть нож — всё, что нужно, сделаю, да так, что к другим больше не захотите обращаться. Кожу любую выделать могу, что сапоги придумать, что плащ зимний — а ещё…