Скользящий странник

– Блин! – потрясенно выдохнула Олеся и от полноты чувств повторила: – Бли-ин…

– Меня, Олесь, только одно беспокоит, – вздохнула Маша. – Что Марина скажет?

– Да блин! Она, может, там жить останется, на Канарах этих! Или приедет, когда уже все снято будет. Брось ты париться, все в порядке: ей – папик, тебе – роль. Ты же актриса, а она…

– Олеся! – строго сказала Маша. – Она моя сестра, и я сто раз просила тебя о ней так не говорить.

– Не буду, – послушно согласилась Олеся. – Только ты наплюй, да? И не вздумай отказаться.

– От таких предложений не отказываются, я же все понимаю. На мое место двести человек прибежит, если я откажусь. То есть не на мое, а на Маринино. Вот я и решила: скажу режиссеру, что согласна, но с условием: когда Марина вернется, он возьмет ее обратно. А я как бы временно.

– Дура ты, Маша, – печально констатировала подруга. – Но я где-то слышала, что хорошие актрисы – все дуры, а иначе им мозги играть мешают.

– Чего вы меня все обзываете? – возмутилась Маша. – И ты, и Марина. А вот Владимир Иванович меня хвалит, говорит, у меня умное лицо. И вообще он самый замечательный на свете.

– Влюбилась? – ахнула Олеська. – Ну, ничего, в него можно. Я бы и сама в него влюбилась. Слушай, а он женат?

– Да какая разница? – возмутилась Маша. – Я же не в этом смысле! Все, я спать пошла, у меня завтра такой день…

Впрочем, подруге Маша соврала. Она влюбилась в режиссера Онисимова во всех смыслах, какие только возможно себе вообразить: как женщина – в мужчину, как поклонница – в артиста, как начинающая актриса – в сильного режиссера. Неудивительно: талантливый, умный, успешный, респектабельный, щедрый, заботливый, деликатный, остроумный, порядочный… Словом, она наделяла его всеми на свете достоинствами и талантами. Позади были невероятно трудные первые пять дней съемок. По три серии в день, а в перерывах Маша мчалась на репетиции дипломного спектакля. И все это время рядом с ней был Онисимов – подсказывал, поправлял, успокаивал, внушал веру в свои силы, подчиняя ее себе и окрыляя одновременно. Да просто смотрел на нее так, что у Маши сердце замирало, проваливалось куда-то в живот и долго потом не возвращалось на место. Она даже ладошку прикладывала украдкой к груди, удивляясь – не стучит!

А на шестой день позвонила Марина. У нее был чужой, незнакомый голос, как будто она была тяжело больна. Маша, не узнавая ее, переспросила дважды. Марина говорила коротко, отрывисто, в совершенно не характерной для нее телеграфной манере и вместо привычных восклицательных знаков везде ставила точки.

– Машка, слушай и запоминай, только быстро – у меня мало денег на телефоне. Во-первых, положи деньги мне на сотовый, срочно. Во-вторых, переведи мне деньги на счет, который я тебе вышлю сейчас эсэмэской. Мне нужно три тысячи евро. Две у меня есть, возьми ты знаешь где. Не перебивай меня! Еще тысячу достань, где хочешь.

– Мариночка, что с тобой? Что случилось? – перепугалась Маша. – Ты в больнице? В полиции? Тебя украли?

– Не тараторь. У меня все в порядке. То есть я жива-здорова и не в полиции. Деньги мне нужны, чтобы купить билеты домой. Никому не говори. И побыстрее, пожалуйста. Не вынуждай меня ничего рассказывать! – вдруг закричала Марина, и в трубке раздались короткие гудки.

Маша немедленно набрала ее номер. Долго слушала веселенький мотивчик.

– Мариночка…

– Ну ты, я вижу, просто так не отвяжешься, – теперь голос сестры звучал устало и неприязненно. – Хорошо. Этот козел сегодня уехал и оставил меня тут одну. Мне надо заплатить за отель, пока я не куплю билет. И сам билет тоже. Все? Довольна?

– Да что ты говоришь, Марина! – Маша выдохнула с облегчением. – Слава Богу, ты жива и здорова, а деньги я, конечно, пришлю! Сегодня же достану и пришлю, не волнуйся! Я побежала класть тебе деньги на телефон, ты мне звони, пожалуйста, ладно?

Легко сказать – достану. Ни у нее самой, ни у родителей таких денег, конечно же, не было. Выход нашелся сам собой – конечно же, Онисимов! Он не бросит их в беде, он великодушен, и это для него не такая уж большая сумма.

– То есть папик оказался подлецом, – констатировал Онисимов, которому Маша немедленно перезвонила и, путая слова от волнения и неловкости, изложила свою и Маринину просьбу. – Ну кто бы мог подумать! Машенька, денег дам, не вопрос, сам все отправлю, ты работай, не волнуйся, у тебя сейчас главное – работа.

Он сдержал слово, и уже через четыре дня Марина вернулась домой. От пережитого стресса она слегла и несколько дней не желала никого видеть, включая Машу. За ней ухаживала ничего не понимающая и оттого еще больше переживающая мама. Маша жалела сестру и не навязывалась ни с расспросами, ни с сочувствием, тем более та не снимала трубку. И все же она чувствовала себя виноватой за то, что снимается в роли, предназначенной для Марины. Конечно, Марина сама от нее отказалась, и все же… Но в воскресенье вечером Марина неожиданно позвонила. И в обычном приказном тоне велела явиться к ней немедленно – поговорить.

– Я не могу, – отказалась Маша. – У меня съемка до часу ночи. А потом я едва до постели доползаю.