Скользкая дорога

Сажусь на кровать. В комнате все — Жозеф, Питер, Куприянов, три моих китайца. Три китайца красят яйца, ча-ча-ча… Тьфу, дурь какая-то! Все стоят вокруг кровати, уставившись на меня с тревожным ожиданием. Смотрю на них. Чувствую, что головная боль какая-то двойственная — болит в затылке и висках, а еще голову печет сзади. Трогаю… что за… на голове тряпка намотана. Влажная. Смотрю на руку, в краске, что-ли? Нет, Коля, это кровь. Откуда? Нифига не помню… сидели, выпивали… дальше не помню. Подрались, что ли? Бред, с кем из них я мог подраться, все взрослые люди, не гопники уличные… Так хорошо, душевно сидели… нет, так не пойдет!

— Ну-ка, Иван, докладывай.

Китаец, глядя на меня влюбленными глазами, приосанился и выпалил:

— Наса васа спасать! Васа носью ходи солтил, на васа напали, мы их стлелять и поймать!

Твою дивизию! Кто на ком стоял? Перевожу взгляд на Жозефа:

— Мистер Нильсен?

Жозеф осторожно спросил:

— Мистер Трамп, как вы себя чувствовать?

— Жозеф, я себя чувствую нормально, чтобы тебя выслушать. Говори.

— На вас ночью напали индейцы. Иван и Юра дежурить ночь, услышать, что вы пойти двор. Иван вышел след и видел, что вас ударить голова и начать связывать. Он выстрелить и убить индейца. Еще два бежать, но Юра попасть в одного. Индейца поймать и связать. Вы лежать пять часов.

Круто! Встаю. Вдруг сильный приступ головокружения и тошноты. Сгибаюсь в поясе и блюю на пол. Опять сажусь на кровать. Мутит. Походу, сотрясение мозга. Подскакивает Юра с полотенцем, начинает вытирать мне лицо, отбираю полотенце, вытираюсь сам — ну не совсем же я немощный, в самом-то деле! Тут же Куприянов подходит вплотную, кладет руку мне на плечо и увещевающе говорит:

— Ты отдыхай пока, Василь Михалыч. Досталось тебе крепко. Тем паче по голове. Тебе нужно лежать и сил набираться. Жозеф да китайчата справятся покудова сами, да мы поможем, если надо.

— Я-я, герр Трамп! — поддакивает Питер.

Перемогаю тошноту и встаю:

— Спасибо, други! Я и не сомневаюсь! Но мне в нужник надо сходить. Только сам, за меня вы это не сделаете, — и улыбаюсь через силу.

Китайцы и Жозеф облегченно смеются, Куприянов улыбается в бороду, один Пит серьезен, как статуя. Стоит статУя, в лучах заката, а вместо ху… тьфу ты, нехило мозги мне взболтали, похабель всякая вспоминается… контузия походу. Где-то читал, что у контуженных все мысли ниже пояса…

Стою на улице. Свежий воздух немного взбодрил и я чувствую себя довольно сносно. Слегка мутит, но не настолько, чтобы сосредоточиться на своих болявках. Рядом со мной Ван, на подстраховке. Спрашиваю его:

— Что за индейцы? Те, что мы на речке поймали?

Ван отрицательно мотает головой:

— Нет! Длугие! Сталше!

— А где убитый?

Ван показывает пальцем на дровянник. Шаркаю туда. Труп лежит в проходе между поленницами. Меховая куртка, мокасины… нет, это кожаные башмаки, черная грива волос, смуглое лицо лет на тридцать пять-сорок. Наклоняюсь, обшариваю одежду покойника. В карманах огниво, трубка и… пусто! На шее крестик. Срываю его, прячу в карман.

— А где подранок?

— Баня!

Надо идти допрашивать. Делаю шаг, другой, тут темнеет в глазах, хватаюсь за дверной косяк, чтоб не упасть. Ван подскакивает, хватает поддержать, смотрит в лицо:

— Капитана, ты быледная вся! Ты ходи спи, потом ево сыпылосишь. Мы клепко-клепко столожить. Не убезыт.

Осторожно дышу, стараясь не усугублять дурноту и спрашиваю:

— Вы его подстрелили?

Ван энергично кивает и показывает два пальца на руке:

— Два нога попал. И плавый бок. Он ходить не моги. Мы пелевязать.

— Надо сейчас. Пока отлежусь, он станет совсем плохой. И говорить не сможет. Позови Куприянова!

Петрович выскакивает из дома чуть ли не рысью, достаю из кармана крестик, он его осматривает и сходу выдает:

— Католицийский крест-то!

Значит, мекс… Захожу в баню. В ноздри шибает смесь несовместимых запахов — вкусного дымка от осиновых полен, березовых веников, застарелого пота и свежей крови. На полу мыльни лежит такой же, как и в дровяннике, латинос, с присвистом дышащий сквозь стиснутые зубы. На губах розовато пузырится слюна. Руки у него связаны за спиной, обе ноги поверх штатнин небрежно перемотаны затрапезными тряпками, заляпанными кровищей. Рубаха разорвана на полосы, которыми перевязано его туловище. М-да, говенные у парня дела. Надо быстрее, пока он в сознании… Со вчера в бане еще достаточно тепло, лицо и торс пленного залито потом. Спрашиваю по русски:

— Кто ты?

Молчит. Оборачиваюсь к Вану:

— Позови Жозефа.

Ван выходит из бани, делаю шаг к пленному, пинаю по ране на правой ноге и снова спрашиваю:

— Кто ты?

Пленный орет. Тяжело опускаюсь на лавку рядом с ним, ставлю свой валенок на его правую ногу и снова спрашиваю:

— Ху ар ю[99]?

Он ненавидяще смотрит на меня и выдавливает:

— Хесус.

В предбаннике топот, в мыльню врываются Ван и Жозеф. Сзади остальные. Машу рукой, мол, все нормально. Жозеф остается, Ван выходит в предбанник. Куприянов и Питер уходят в дом.

— Его зовут Хесус. Спроси, Жозеф, зачем они хотели забраться именно в наш дом.