Скопец

Шумилову пришлось откушать со стариком чаю с баранками и ответить на многочисленные вопросы как о своём собственном здоровье, так и о самочувствии «дражайшего Всеволода Михайловича»; Алексей не сразу даже сообразил, что в последнем случае речь зашла о Гаршине. Шумилов опасался столкнуться с настороженностью и недоверием, однако, ничего подобного в поведении старика не проявилось. Трудно сказать, что послужило тому причиной — то ли его прямодушный характер, то ли рекомендация Гаршина, о котором Михаил Андреевич несколько раз отозвался с величайшим почтением.

Узнав, какого рода интерес привёл к нему Шумилова, хранитель фонда чрезвычайно воодушевился.

— Скопцы и «бегуны» — два величайших зла России, — убеждённо заявил он. — Об этом необходимо знать и помнить всем.

— Михаил Андреевич, мне в силу ряда причин надо бы как можно больше узнать о Михаиле и Николае Соковниковых, — не стал ходить кругами Шумилов. — Вам что-то говорят эти имена?

— Эти имена мне говорят очень многое. А что конкретно вас интересует?

— Да всё. Ну, скажем, почему старший брат кастрировал младшего, а сам при этом остался неоскоплённым? Я знаю, что во второй половине нашего века «кормчие» скопческих «кораблей» взяли моду не заниматься самокастрацией, другими словами их обычай стал допускать такое отступление от правил. Но для времён Александра Первого это нонсенс какой-то!

— Отчего же нонсенс? — пожал плечами Сулина. — Не совсем так. Чтобы понять эту кухню, надо пойти с самого начала. Началась вся эта скопческая истерика в 1772 году в Орловской губернии. Причиной послужило событие весьма нетривиальное: жена некоего крестьянина Трифона Емельянова, если не ошибаюсь, заявила священнику, будто её мужа взяли в рекруты незаконно, он-де, узнал тайну новой секты, но вступить в неё отказался. Вот сектанты с ним и разделались, в армию, значит, отправили. Священник сообщил об этом заявлении в Синод, возникло расследование, которое подтвердило справедливость утверждений женщины. Практически всех сектантов тогда арестовали, и оказалось, что общее число оскоплённых составило тридцать два человека. Все акты членовредительства совершали два человека — некие Андрей Блохин и Кондратий Трифонов. Блохин, который являлся создателем нового вероучения, попал в каторгу и там сгинул. Сгинули в Нерчинске и его ближайшие ученики — некие Никулин и Сидоров. Вся эта зараза — скопчество то есть — скорее всего закончилась бы вместе с их смертью, да только случилось так, что Кондратий Трифонов ареста избёг.

— Подался в бега?

— Вот именно. И бегал он около трёх лет, вплоть до весны 1775 года. Менял всё время имена и фамилии, побывал Трифоновым, Трофимовым, Никифоровым, назывался то Андрияном, то Андреем, то Иваном. Надо сказать, что Кондратий Трифонов при живом Блохине был чем-то вроде ката, палача, мастером заплечных дел, другими словами человеком безо всякой самостоятельной идеи. А вот как Блохин исчез с горизонта, тут-то, значит, у Кондратия собственный голос прорезался. Принялся он проповедовать скопческую идею самостоятельно. Делал это довольно бестолково: в 1775 году насильно оскопил двух мальчишек, их родственники помогли его выследить, и загремел Кондратий в каторгу. 15 сентября 1775 года его били кнутом и сослали в Иркутскую губернию. Должен был там помереть, да только не помер.

— Вызволил его оттуда Государь Павел Петрович, — проговорил Шумилов, немного помнивший историю скопцов.

— Да, Император Павел велел доставить Кондратия в столицу. Скопцы ведь учили, будто император Пётр Третий, воплощённый Иисус Христос, не погиб после свержения, а отправился странствовать по Руси. И Кондратий, ставший к тому времени Селивановым, якобы с ним встречался. Император Павел, видимо, желал знать источник этой странной легенды.

— Эта встреча действительно состоялась?

— Синодальный архив не содержит однозначного ответа на этот вопрос, — уклончиво ответил Сулина. — Надо смотреть архив Министерства двора, шталмейстерские журналы, журналы приёмов и выходов Государя. По нашим же данным можно только с уверенностью утверждать, что в 1797 году Кондратия Селиванова привезли в Санкт-Петербург и поместили в смирительный дом при Обуховской больнице, что по набережной Фонтанки, в доме сто шесть. В сопроводительной бумаге было написано, что везут «явного сумасшедшего». А вот дальше начались чудеса…

Михаил Андреевич откинулся на спинку своего старого кресла и смежил веки, точно погрузился в сон. Видимо, так ему было легче вспоминать.