Скопин-Шуйский

И в этот момент патриарх Гермоген предпринял шаги, которые он считал необходимыми: только объединение всего народа может спасти страну, а сплотить народ возможно лишь вокруг престола Небесного и земного. Для патриарха царь — помазанник Божий, и обязанность предстоятеля церкви — поддержать его, призвать народ к повиновению, особенно в наступившие трудные времена. Конечно, Гермоген знал и слабости, и недостатки царя Василия как правителя, вряд ли он вообще испытывал симпатии к семейству Шуйских. Но действиями святителя руководила вовсе не приязнь или неприязнь к лицам во власти, а стояние за законность власти вообще, которая всегда лучше безвластия.

Патриарху в то время было уже под восемьдесят. Он хорошо помнил нравы донских казаков, с которыми в молодые годы нанимался на службу и ходил походами. Казаков было немало в войске Болотникова, обещавшего им богатую и легкую добычу, когда они возьмут Москву. Знал Гермоген и колебания посадских людей, ждущих, что новый царь, может быть, уменьшит старые налоги; известны ему были и случаи малодушия среди служилых людей, готовых при первой же неудаче перебежать на сторону противника, — вот поэтому патриарх начал действовать.

Что известно нам о самом святителе, сыгравшем столь важную, а по мнению современников Смуты главную, роль в исходе битвы с мятежниками?

Родился Гермоген предположительно в 1530 году, в миру носил имя Ермолай, по некоторым сведениям был донским казаком ^[215]. В молодости в 1552 году принял участие в штурме Казани, здесь же он и остался жить. Позже стал священником, овдовев, принял постриг, служил архимандритом Спасо-Преображенского монастыря в Казани, а в 1589 году был возведен в архиерейский сан и стал первым митрополитом Казанским.

Нраву он, по свидетельству людей его знавших, был крутого; говорили о его резкости и несговорчивости, особенно если дело касалось вопросов чистоты веры. Ко всем нуждающимся он неизменно проявлял милосердие, но к отступникам был беспощаден. После покорения Казани и учреждения там епархии началось распространение православия среди инородцев — татар, чувашей, мари; кто-то из них принимал новую веру искренне, всем сердцем, а кто-то лишь внешне старался соблюдать православные обычаи, да и то не всегда, а в душе продолжал оставаться язычником или мусульманином. Участившиеся в Казани пожары мусульмане объясняли присутствием в городе русских, винили и новокрещеных, оставивших веру предков. «Вера Христова стала притчею и поруганием», — написал летописец о происходившем тогда в казанском крае.

И вот в те трудные для церкви времена в Казани случилось значимое для многих событие. Наблюдательный и дающий себе труд задуматься человек не сомневается, что все в жизни происходит не случайно. То, что именно при Гермогене обрели в Казани икону Казанской Божией Матери, с которой в 1612 году вступило в Москву ополчение и изгнало оттуда завоевателей и изменников, — конечно же не простое совпадение.

В 1579 году Гермоген первым удостоился принять икону из земли и перенести ее в сопровождении всего духовенства и народа в ближайшую церковь Святого Николая Тульского. В 1594 году, будучи уже митрополитом, он составил Сказание о явлении этой иконы как очевидец событий.

Девятилетняя девочка Матрона поведала своей матери, что во сне ей явилась Богородица и повелела раскопать на месте сгоревшего дома икону с Ее обликом. Но девочке никто не поверил: сначала усомнилась ее родная мать, потом священник и, наконец, архиепископ, который, выслушав рассказ Матроны, «отосла ю безделну». И только находка самой иконы на месте сгоревшего дома заставила сомневающихся поверить в чудо. Поднятая из земли, она будто только что была написана, ни пожар, ни пребывание под слоем земли не повредили красок. Весть о найденной иконе мгновенно облетела город, казанцы устремились посмотреть на это чудо, да так рьяно, что, по словам Гермогена, «друг друга попирающее, инии же по главам инех ходящее, к чюдотворному образу телесни прикасахуся» ^[216].

Не раз потом святитель Гермоген станет памятью возвращаться к казанским событиям двадцатилетней давности, наблюдая, как убежденность и стояние в истине одних будут спасать от сомнения, неправды и «суемудрия» всех остальных. И сам он станет «адамантом твердым», как скажет о нем современник, на который смогут опереться многие растерявшиеся и усомнившиеся в способности страны избавиться от «безначалия греховного».