Скопин-Шуйский

Однако описанная летописцем картина единодушного горевания по случаю исчезновения властей была далека от реальности. Очевидец Иван Тимофеев, оставшийся в городе, рассказывает, какие разгорелись споры и разногласия между новгородцами. Одни действительно опасались того, что город оказался фактически без управления и военной защиты, да к тому же и без денег, и потому готовы были простить сбежавших, лишь бы они поскорее вернулись. Другие, наоборот, не желали возвращения беглецов, оставивших город на произвол судьбы. Третьи и вовсе требовали отправить за ними погоню, поймать, казнить и жить «безначально», как живут горожане во Пскове. Вот этих-то смутьянов больше всего и опасались люди состоятельные, оказавшиеся в меньшинстве. Они боялись им противоречить, — ведь было известно, что не согласных «с миром» в то «шаточное» и скорое на расправу время ожидала участь быть растерзанными толпой, — потому и старались не раздражать их. Не смогла утихомирить возмущенную толпу и власть духовная в лице митрополита Исидора, ибо, как выразился Тимофеев, также «хромала человекоугодием». К общему согласию новгородцы хоть и не пришли, но послать письмо беглецам все же решили.

Скопин к тому времени в ситуации уже вполне разобрался, и когда явились кончанские старосты — посланцы новгородцев, всячески поддержал идею переговоров. Судя по всему, переговоры прошли успешно, и в Новгород послы вернулись с ответным письмом, в котором сообщалось о скором возвращении беглых воевод. Навстречу Скопину и Татищеву из города послали «знатных людей с обилием необходимой пищи», как написал Тимофеев.

Возвращались воеводы иным путем, чем бежали, — не лесами и топями, а по воде, на лодках. Обрадованные возвращением Скопина «митрополит и дворяне и дети боярские и посацкие люди» встретили его «с великою честию»^[380]. О радости по поводу возвращения Татищева и Телепнева летописец умалчивает. Прибывший в Новгород Скопин отправился прямиком в Софийский собор, где митрополит Исидор служил благодарственный молебен по случаю возвращения воевод в город. «Как встретят новгородцы?» — мучился сомнениями молодой воевода, проезжая по Софийской стороне по направлению к собору и размышляя о предстоящем непростом разговоре с «лучшими людьми» и владыкой Исидором. Мрачные мысли не оставляли его и во время молебна, мешали сосредоточиться для молитвы. Скопин заметил Михаила Татищева, стоявшего поодаль, прямо напротив открытых во время водосвятного молебна Царских врат. Скопин невольно задержал на нем взгляд, ему показалось, что Татищев молится вполне искренне, даже истово.

Но вот молебен закончился, все вышли из собора, и Скопин понял, что его волнение о предстоящем объяснении оказалось излишним: инициатор бегства Татищев и здесь вышел на первые роли, оставаясь верным себе. Он сразу же, не откладывая дела в долгий ящик, решил доказать, что лучший способ защиты — нападение. Нисколько не винясь, Татищев «убедил криком своей широкой глотки» всех собравшихся в своей безусловной правоте. Очевидец происходящего Иван Тимофеев видел, как оробели новгородцы от «рева… горла» Татищева, который «как аспид, всех устрашил». Каждый понимал, что воевода лжет, пытается скрыть истинные причины своего бегства. Но поскольку согласия в мире и должного «человеческого разумения», как написал дьяк, в тот момент ни в ком не оказалось, то собравшимся на площади перед собором пришлось сделать вид, что они поверили «гордословцу Татищеву». Зачинщики смуты, видимо, не сочли момент для расправы с ненавистным воеводой подходящим и до времени затаились.

А что же Скопин? Многие посматривали на царского родственника, ждали от него объяснений. Но Скопин молчал, и его молчание было красноречивее всяких слов. «Удержи язык твой от зла, и устне твои, еже не глаголати льсти» (Пс. 33, 14), — вспомнил он знакомые с детства слова псалма. Он чувствовал свою неправоту, причиной которой была излишняя доверчивость Татищеву и Телепневу, а главное, он смущался своей слабости и трусости, когда эти двое заставили его, не боявшегося встретиться с врагом на поле боя, бегать, как затравленного охотниками зайца, по новгородским и псковским лесам в поисках пристанища. Перекричать Татищева было мудрено, да и нужды говорить не было, как считал Скопин. Не нравилось ему поведение воеводы, и не могло понравиться, — недаром хорошо знавший их обоих Тимофеев утверждал, что они отличались друг от друга, как свет от тени. Если виновен, — а Скопин считал свой поступок опрометчивым, и потому себя виноватым, — так делами свою вину искупай, а не крикливыми объяснениями. А дел в пограничном Новгороде для воеводы Скопина хватало.