Скопус. Антология поэзии и прозы

Тянулись ровненькими окошечками дни, вагончиками пробегали недели, собаки тявкали, кошки мяукали, резались и отваривались куры для княгини, жарились бараны для князя, земледельцы гнули спины, вскидывали головы охотники, дремала природа, усыпленная однообразием устоявшихся погод, и ничто в здоровье ангелочка не предвещало перемен. Так добрались до осени. Летний состав въехал в нее, по инерции еще прокатился чуть-чуть и стал.

И сразу же, точно в тире после меткого выстрела, изображение перевернулось. В клочья разодран голубой хитон неба, ставни сделались как птицы, ополоумевшие от горя, что задумали сломать себе крылья, ветры подули с седого севера — и началось. Осенняя буря обрушилась на остров с такой внезапностью, что едва успели поснимать с веревок белье, на три дня ослепли коровы, они мотали запорошенными песком мордами, оглашая воздух беспорядочным мычанием. Наконец, когда вихрь унесся и чернота рассеялась, то взорам людей открылось фантастическое зрелище — подле замка, размерами, равными его отражению в воде, колыхался чудовищный желтый куст.

Но не успели люди привыкнуть к преобразившемуся ландшафту, как вторая осенняя буря, словно гора, обрушилась на них, расколовшись надвое. И вновь ослепли коровы и люди в страхе засветили свои лучины. Сколько продолжалось это морское сражение на небе, сказать трудно, часов еще не существовало, а солнце померкло. Вот черной, тяжелой тучей в район боя входит линкор, грозя своею громадою подавить отчаянное сопротивление вражеских кораблей. Среди тех начинается смятение, но это лишь обманный маневр. Совсем с другой стороны мчится на него корабль-брандер, он проносится низко над землей и протаранивает черного великана, и сразу же тысячи шлюпок и катеров спущены на воду, и бой разгорается с новой силой.

Когда же люди вышли из домов, чтобы промыть глаза бедным животным, они увидели огромное желтое зарево. Это желтая трава Окэ достигла неба. Князь, услыхав такое, сначала не поверил, но, просунув голову в окно и низведя лоб до уровня абсолютной гармошки, не только убедился в этом, но и различил на небе складки, в том месте, где трава упиралась в его твердь.

И третья осенняя буря. Она была страшнее двух своих сестер. Люди забились в погреба, искали спасения в глубоких колодцах, ибо ураганный ветер срывал крыши, разрушал дома, даже две башни замка — всего их было четыре — не выдержали и рухнули, а оставшиеся стонали как перед смертью. Вдруг желтый куст качнулся, еще раз качнулся и оторвался от земли. Его, зацепившегося за какую-то тучу, теперь стремительно уносило прочь, никто не видел, как кувыркалось в воздухе, уменьшаясь с каждой секундой, это сверкающее исчадье ада, никто не упился отчаянием и гибелью дракона-ирода — в вспышках молний и раскатах грома. Прямо жаль. Вырвавшись за пределы бушующей стихии, уже вдали от острова героическая туча рассеялась, и болтавшийся под ней веник миллионами желтых иголок посыпался вниз, дабы погибнуть в этом студенистом и бьющемся сердце, огромном, но только синем и потому называемом морем. Так добро торжествует над злом, жизнь в который раз уже побеждает смерть, ибо в тот миг, в самом животрепещущем уголке замка раздался детский плач, затем он сменился смехом, и вдруг не осталось ничего от прошедшего, ни мосточка, ни бревнышка, словно мы перепрыгнули через эту щель небытия. Ребенок открыл глаза и пошевелился, он был здоров. Трудно передать словами ликование, охватившее князя и его домочадцев, когда торжествующая княгиня во главе грудастых мамок и шамкающих нянек, произведенных историей задним числом в фрейлин, принесла им эту весть. Крестьяне же тем временем восстанавливали свои хозяйства, дивясь попутно чудесам, свидетелями которых явились и, верно, не один десяток легенд успели отложить — так птицы откладывают яйца.

И, наконец, о птицах. Под деревом в княжеском саду валялся дохлый птенец. Какой-то пес подобрал его, и покуда он его нес, на морде у него сидела небольшая птица. Это было также из области чудесного: пес идет, в зубах болтается птенец, на лбу восседает Птица, но уже чудес камерных, не кассовых, да и шествие-то направлялось к помойке. Надо полагать, что Птица к этому времени сошла с ума. В дополнение к своему довольно странному пассажирству она пела:

Кошечку болька заела,
Собачку болька заела,
А у сынушки все зажило.

VIII

Когда в книге нам попадаются вырванные страницы, мы, читатели, если даже увидеть их не суждено, все равно знаем, что они были исписаны.