Скопус. Антология поэзии и прозы

Мишкино место возле забитой на зиму дачи. Усаживается он прямо на сумку. Легонький он, ничего с товаром не будет, зато сумку под ним не видно. Отец берет один сапог под шинель, уходит за высокую железнодорожную насыпь. Один сапог иметь при себе обязательно надо. Клиент, чтобы далеко не тащиться, образец на месте увидеть хочет.

Раннее утро, туманец сизый, скоро солнышко поднимется, пригреет Мишку. Ревут самолеты на аэродроме. Конец взлетной полосы у базара. И взлетают самолеты так низко, что кажется — рукой по брюху их можно погладить. За штурвалами летчики в шлемах. Завидки берут, глаз оторвать невозможно, пока в точку самолет не превратится. Отец говорит — врачом будь, инженером. Дудки! Летать Мишка будет, душа в небо просится. Отец сам, небось в войну при аэродроме служил. Не случись у него контузии, ни за что не стал бы сапожником, не ходил бы на базар месить грязь со всяким сбродом.

— Тихо, Мишаня? — подошел отец.

— Тихо, пап.

— На, лепешку пожуй горячую.

— Принеси семечек полузгать.

— Принесу. Не холодно тебе?

— Зябко. Как торгуется?

— Неважно, сынок.

Ерунда, расторгуется еще, терпение иметь надо. Всякое в их деле случается, приведет иной раз клиента отец, меряет, гад, меряет. Всю сумку перемеряет, так и не купит ничего. И не плюнешь ты тут с досады, глиной в морду ему не залепишь. Клиент всегда прав, говорит отец. А другого зато прямо расцеловать хочется: берет и не меряет, отсчитает денежки, спасибо еще скажет. Случаются совсем чудеса. Приведет отец замухрышку, горбатый, шепелявый, двух копеек с виду не стоит. Вытряхивает отец ему в мешок все шесть-семь пар, и баста! Кончен базар! Тут у отца с Мишкой праздник.

Захоти Мишка плов — пожалуйста, домой на такси — пожалуйста.

— На семечек, Мишаня, полузгай.

— Что же, пап, не ведешь никого?

— Стукачей много, народ прячется. Ты тоже будь начеку.

Десять утра, а они еще без почина. Да, и такое бывает: тащишь домой всю сумку, целую неделю потом работать не хочется.

Рядом с Мишкой лай, скулеж — собачий базар. Мечтает Мишка: давно ведь просит отца купить ему бульдожку. Маленького, подешевле. Воспитает Мишка помощника себе, будет это чудовище, собака Баскервиллей. Такую и с сумкой оставить можно, ни один стукач близко не сунется. Хвать за горло мертвой хваткой, и амба стукачу на месте…

— Эй, встань, мальчик!

Обмер Мишка, всей кровью захолодел. Стоят перед ним сапоги хромовые, брюки галифе с красным кантиком. Голову поднять страшно — лейтенант Жакипов из детской комнаты. Прятался от него Мишка, хоронился и, на тебе, попался!

— Вставай, говорят, ты что глухой?

Все в голове перепуталось, смешалось. Поднялся он.

— Мы, дядя, из Самарканда приехали. Папе сапоги купить надо. Еще один сапог.

— Очень хорошо, мальчик. Идем со мной.

Все, тюрьма тебе, Мишка. Детская колония трудовая. Чего же ты стоишь? Беги! Стоп, а сумка!? Товару в ней на полтысячи.

— Дядя, не жмите так крепко, руку сломаете. Все равно не убегу.

Теперь бить станут, пытать. Ни слова не говорить. Адреса, главное, не выдать, иначе с обыском домой поедут. Страшно, что у них там в подвале!

— Куда вы меня ведете? Мне домой надо!

В тюрьме Мишка на бандита выучится. Отец так и говорит: лишняя профессия не камень на шее. На бандита, так на бандита. Жакипов думает, что пацаненка ведет, сморчка. Э, нет! Смерть он свою ведет. Ведь Мишка из тюрьмы как выйдет, сразу на базар придет, изрежет Жакипова на мелкие кусочки. И все мальчишки и девчонки на базаре ему только спасибо скажут. Мишка тогда уже взрослым станет, а мать умрет.

— Куда вы меня тащите? Что я, спекулянт разве?

Мать этого не вынесет, умрет мать. Отец станет нищим. Он так и говорил: без тебя, сынок, ноги бы я протянул. Ты нам одно спасение.

«Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой,
Машины не ходят туда-а-а,
Бредут, спотыкаясь, олени…»

Так будет петь на базаре нищий отец. Шапка перед ним, штаны подвернуты, чтобы видели все его шрамы и ожоги. И Сонечка сидит на руках. Мишка подойдет к отцу: здравствуй, пап, убил я собаку Жакипова. Отомстил за себя, за мать, за жизнь нашу…

Ведет его лейтенант Жакипов, не торопясь, через весь базар, люди расступаются, вслед смотрят. Жакипов, усами шевелит, лужи стороной обходит, сапоги хромовые бережет. Приходят они на скотный двор, в караван-сарай. Заходят в детскую комнату. Ни разу тут не был Мишка, оглядывается. Комната чистая, уютная даже. На полу кубики цветные, игрушки, медвежата. За столом тетя сидит, в журнал пишет. Синий берет и форма с двумя звездочками. Тоже лейтенант, значит. Лицо доброе, как у директора школы. Над ней плакат на стене: «Спасибо партии за наше счастливое детство!» Совсем как в школе, и вспомнил он школу, расстроился, захныкал, глаза кулаками стал тереть.

Жакипов подошел к тете, показал ей сумку. Вместе они сапоги пересчитали, пошептались о чем-то. Кивнула тетя и обратилась к Мишке:

— Меня, мальчик, зовут Люба Степановна. А тебя как?

Пытают уже. Сначала говорят добрым таким голосом, а потом бьют.

— Ко-о-ля, — заплакал Мишка.