Скопус. Антология поэзии и прозы

Мама, мама, надо ль, память теребя,
Грусть будить своим непрошеным рассказом?
Мама, мама, есть же разум у тебя,
Чтоб понять, чтобы почувствовать все разом.

Ты же помнишь расставанье и отъезд,

Добрый взгляд свой, словно встречи обещанье.
Из каких таких пишу тебе я мест,
Что и письма не даются, как прощанье?

Мама, мама, пусть же в памяти — весна,

Даже если снова осени и зимы.
Мама, мама, есть такая глубина,
Что совсем она в словах невыразима.

Март и мама — это все-таки не зря,

Если годы эту синь не расплескали.
Помнишь, мама, как на волю снегиря
Мы с тобой весенним утром выпускали?

Над балконом твоей комнаты опять

Вьется снег, уже почти как новогодний.
Ты не хочешь дверь балкона закрывать,
Как обычно, веет свежестью сегодня.

Поздний ветер шевелит твои листы,

Ты бы что-нибудь набросила на плечи.
И сидит твоя собака у тахты,
И в глаза тебе глядит по-человечьи.

Мама, мама, сколько писем я уже

В своем сердце своим близким написала.
На шестом своем высоком этаже
Ты их в мыслях своих, может быть, читала.

Я не стану посылать тебе пустой

Белый лист, стихи пошлю я, но кто знает,
Чистый лист, моей подписанный рукой,
Может, больше обо мне напоминает.

Так три года с половиной протекли,

Три столетья, долгих года с половиной.
Мама, мама, слово замерло вдали,
Только словом, только в слове я повинна.

Вновь Алатырь, с речкой Бездной, как во сне,

С луговыми, заливными берегами,
А за ними в васильсурской тишине
Снова детство, за песчаными холмами.

Я хочу твою улыбку увидать,

Улыбнешься, вспомнишь тихонькую Бездну,
Я хочу тебе словами передать
Что-нибудь, ведь что-нибудь не бесполезно?

Март — твой месяц, день рожденья, ночь без сна

С тридцать первого на первое апреля.
Мама, мама, в Шереметьево весна
На рассвете, ранним утром… в самом деле…

Октябрь, 1976

Александр Воловик

Братья Русановы

Это была известная всей стране фамилия, хотя она и не была настоящей. Братья Русановы. Эстрадные танцоры. Братья выступали вместе очень давно. С самого начала. И в самодеятельности, и номером в филармонической бригаде, и с джазом. И красной строкой печатались. Их снимали в кино, показывали по телевидению. Ноги в лаковых штиблетах, отстукивающие с немыслимой синхронностью четкие ритмы. Реже — лица. На головах цилиндры, каскетки, бриолиновые проборы блестели. Головы подпрыгивали в кадре синхронно. Если бы их не видели в концертах, можно было бы подозревать трюковые съемки. Жили они всегда вместе — и дома, и на гастролях. Сначала в общежитии, потом в отдельной комнате, потом в роскошной кооперативной квартире. И в гостиницах — в одном номере. Ходили в кино — на «Серенаду Солнечной долины». Там ребята тоже неплохой номер показывали. Иногда бывали в театре. В кукольном. Братья не любили ходить в гости — это выбивало из режима. Братья не женились — чтобы не расставаться.