Скорбь Сатаны

Октябрь медленно и почти незаметно близился к концу, и деревья надели свои великолепные алые и золотые осенние наряды. Погода оставалась прекрасной и теплой, и то, что франко-канадцы поэтически называют «Летом всех святых», подарило нам яркие дни и безоблачные лунные вечера. Вокруг царил полный покой, и мы всегда могли выпить кофе после ужина на террасе с видом на лужайку перед гостиной, – и именно в один из таких благоуханных вечеров я с интересом наблюдал странную сцену между Лучо и Мэйвис Клэр – сцену, которую я счел бы невозможной, если бы сам не был тому свидетелем. Мэйвис обедала в Уиллоусмире; она очень редко оказывала нам такую честь; кроме нее, было еще несколько гостей. Мы задержались за кофе дольше обычного, потому что Мэйвис придала беседе дополнительное очарование своей красноречивой живостью и ярким юмором, и всем присутствующим не терпелось услышать, увидеть и узнать как можно больше о блестящей писательнице. Но когда полная золотая луна во всем своем великолепии взошла над кронами деревьев, моя жена предложила прогуляться по саду, и все с восторгом согласились, мы отправились в путь – почти что вместе, – некоторые парами, некоторые группками по три-четыре человека. Однако после небольшого беспорядочного блуждания компания разбрелась по розовым садам и прилегающим зарослям, и я остался один. Я вернулся в дом, чтобы забрать свой портсигар, оставленный мной на столе в библиотеке, и, снова выйдя в другом направлении, медленно побрел по траве, покуривая на ходу. Я отправился к реке, серебристый отблеск которой отчетливо виднелся сквозь быстро редеющую листву, нависающую над ее берегами. Я почти добрался до тропинки, идущей вдоль извилистого русла реки, когда меня остановил звук голосов: один, тихий и убедительный, принадлежал мужчине; другой, женский, нежный, звучал серьезно и слегка дрожал. Нельзя было ошибиться в том, кому принадлежали голоса; я узнал насыщенные проникновенные интонации Лучо и сладкий вибрирующий акцент Мэйвис Клэр. От неожиданности я остановился. «Неужели Лучо влюбился?», – подумал я, слегка улыбаясь. – Неужто я вот-вот обнаружу, что мнимый «женоненавистник» наконец-то приручен и пойман?

А Мэйвис! – маленькая Мэйвис, не красавица по общепринятым стандартам, но обладавшая чем-то большим, чем красота, способностью очаровать гордую и неверующую душу. Пока мои мысли текли дальше, я осознал, что испытываю глупое чувство ревности, – с чего бы, подумал я, ему выбирать Мэйвис из всех женщин мира? Неужели он не мог оставить ее в покое с ее мечтами, книгами и цветами? – в безопасности под чистым, мудрым, бесстрастным взором Афины Паллады, чьи холодные брови никогда не омрачала страсть? Нечто большее, чем любопытство, заставило меня прислушаться, и я осторожно продвинулся на шаг или два в тень раскидистого вяза, откуда мог наблюдать за ними, оставаясь незамеченным. Да, там был Риманез, он стоял прямо, скрестив руки на груди, его темные, печальные, непроницаемые глаза были устремлены на Мэйвис, стоявшую в нескольких шагах напротив и, в свою очередь, смотревшую на него со смешанным выражением восхищения и страха.

«Я попросил вас, Мэйвис Клэр, – медленно произнес Лучо, – позволить мне стать вашим слугой. Вы гениальны – для женщины это редкость, – и я бы преумножил ваше состояние. Я не был бы тем, кем являюсь, если бы не пытался убедить вас позволить мне помочь вам. Вы небогаты, – я мог бы показать вам, как стать таковой. Ваша слава велика – я признаю это; но у вас много врагов и клеветников, которые вечно пытаются свергнуть вас с завоеванного вами трона. Я мог бы низвергнуть их к вашим ногам и сделать вашими рабами. С вашим могучим интеллектом, вашим милосердием и одаренностью – я мог бы, если бы вы позволили мне направлять вас, даровать вам власть, какой не обладала ни одна женщина этого века. Я не бахвал – я могу сделать то, о чем говорю, и даже более того; и я ничего не прошу от вас взамен, кроме того, чтобы вы беспрекословно последовали моим советам. Позвольте мне сказать вам, что следовать им нетрудно; большинству людей это дается легко!»

Лицо его, когда он говорил это, мне показалось очень странным, – оно было таким изможденным, унылым и горестно отрешенным, что можно было подумать, будто он делает какое-то особенно важное предложение, противное ему, вместо того чтобы предложить совершить благое дело и помочь трудолюбивой писательнице достичь большего богатства и известности. Я с нетерпением ждал ответа Мэйвис.