Скорбь Сатаны

С этими словами я покинул его, озадаченного и разгневанного, – и через день или два газеты были полны странных историй обо мне, а также многочисленной лжи. Меня называли «сумасшедшим», «беспринципным», «препятствующим осуществлению правосудия» и награждали многими другими эпитетами, в то время как непристойные подробности, известные только редакторам грошовых журналов, сыпались на меня десятками. К моему полному удовлетворению, человек, работающий в штате одного из ведущих журналов, откопал мою книгу в подвале Мьюди и разнес ее в пух и прах с горечью и ядом, превосходящими только мою собственную жестокость, когда я анонимно клеветал на творчество Мэйвис Клэр! И результат был замечательным, потому что, поддавшись внезапному порыву каприза, читатели бросились к моему заброшенному литературному детищу, они взяли его в руки, бережно обращались с ним, долго читали, нашли в нем что-то, что им понравилось, и, наконец, купили тысячами!.. после чего проницательный Морджсон, как добродетельный издатель, прислал мне поздравительное удивленное письмо, приложив чек с авторским гонораром на сто фунтов и пообещав еще больше в будущем, если так будет продолжаться. О, сколько прелести было в этой сотне фунтов! Я почувствовал себя независимым, словно сам король! – передо мной открылись сферы амбиций и достижений, – жизнь улыбнулась мне так, как никогда раньше. Что говорить о бедности! Я был богат! – богат на сотню фунтов, заработанных моим собственным умственным трудом, – и я не завидовал ни одному миллионеру, который когда-либо выставлял напоказ свое золото! Я вспомнил о Мэйвис Клэр… но не осмелился слишком долго думать о ее нежном образе. Возможно, со временем… когда я привыкну к своей новой работе… когда я устрою свою жизнь так, как намеревался, в духе веры, твердости и бескорыстия, я напишу ей и расскажу обо всем, обо всем, даже об этом ужасном путешествии в незримые миры, что лежат за гранью неведомой земли вечных снегов! Но сейчас – сейчас я решил остаться один, ведя свою битву так, как и подобает мужчине, не ища ни помощи, ни сочувствия и доверяя не себе, а одному лишь Богу. Более того, я все еще не мог заставить себя снова увидеть Уиллоусмир. Это место наводило на меня ужас, и хотя лорд Элтон со странной снисходительностью (учитывая, что именно мне он был обязан безвозмездным возвращением своей бывшей собственности) пригласил меня погостить у него и выразил некоторое неубедительное сожаление по поводу «тяжелых финансовых потерь», понесенных мной, я понял по тону его послания, что он счел меня сумасшедшим после моего отказа возбудить дело против моих исчезнувших поверенных и что он предпочел бы, чтобы я держался подальше. И я действительно держался в стороне, и даже когда его свадьбу с Дианой Чесни сыграли с большой помпой и великолепием, я отклонил его приглашение. Однако в опубликованном списке гостей, который появился в основных газетах, я почти не удивился, прочитав имя «князь Лучо Риманез».

Теперь я снял скромную комнату и принялся за работу над новым литературным произведением, избегая всех, кого я до сих пор знал, поскольку, будучи теперь бедным человеком, я знал, что светское общество хотело вычеркнуть меня из своего списка. Я жил своими мыслями, размышляя о многих вещах, приучая себя к смирению, послушанию и вере с твердостью духа, день за днем я сражался с чудовищем – эгоизмом, который проявлял себя в тысяче обличий на каждом шагу как в моей собственной жизни, так и в жизнях других людей. Мне пришлось перекроить свой характер – упрямую натуру бунтовщика, и заставить ее упрямство служить достижению более высоких целей, чем мировая слава, – задача была трудной, но с каждым новым усилием я понемногу продвигался вперед.

Я довольно счастливо прожил так несколько месяцев, когда весь читающий мир внезапно был наэлектризован очередной книгой Мэйвис Клэр. Моя недавно полюбившаяся первая работа снова была забыта и отброшена в сторону – ее, которую критики, как обычно, уничтожили, принесла к славе огромная волна искренних читательских похвал и энтузиазма. А я? Я радовался – больше не ворча и не завидуя ее сладостной славе, я как бы стоял особняком, в то время как яркий экипаж ее триумфа проезжал мимо, увенчанный не только лаврами, но и розами – цветами людской любви и благородства. Всей своей душой я преклонялся перед ее гением, всем сердцем чтил ее чистую женственность. И в самый разгар своего блестящего успеха, когда о ней говорил весь мир, она написала мне простое маленькое письмо, такое же милое, как ее собственное прекрасное имя.

«Дорогой мистер Темпест!