Скорбящая вдова

– Но мало, мало, князь! – распоп тут засмеялся. – Позрите на него, он денег даст!.. Ох, уморил! Ну да, купец!

Но вдруг стал страшным, цепью замахнулся.

– Я дочерей не продаю! Изыди вон!

Боярин усмехнулся, сбил на затылок шапку.

– Но продал бы? Коль я поторговался и много дал? К примеру, Истину? Приданое Софии?.. Нет, Аввакум, ты не пророк и даже не святой. Ты суть холоп, познавший власть над душами и ныне испытавший жажду власти. Мне не по чести утолить ее!

Без лестницы и верви он выбрался из ямы, встал у края и, как в могилу, три монеты бросил.

– Возьми, се заслужил. Ну, а боярыню я сам возьму!

Где-то вода плескалась, ребенок лепетал и плакал, и чудилось, бездумный сей восторг продлится вечно, однако ворон прокричал:

– Изрезала вериги! Разлеглась! Вместо молитв меды пила, скоромное вкушала! Приедет Аввакум!…

– Кто смел войти? – она приподнялась. – Прочь от меня!

Из смрадных сумерек явилась схимница Меланья.

– Се я, се я, – залепетала. – Эко прилежна матушка в молитвах! И спит, страдалица, под образами. Велика радость тебе будет от Христа! Ах, благодетельница наша! Ах, голубица белая! Ах, агнец Божий! Вставай же, матушка, пора. Уж солнце встало.

– Зачем пришла? Я спать хочу, – прислушалась. – Ребеночек кричит! Эк, заливается! Не кормлено дитя…

– Да что ты, страстотерпица! Откуда ему взяться? Се нищие скулят…

Боярыня легла, раскинувшись, и потянулась.

– А я летала! Иль все приснилось?

– Опять головушку склонила… Вставай, горлица, пора заутреню служить. Всю ночь грешила! Вон, мед пила и оскоромилась!..

– Ишь, раскудахталась, наседка? Немедля с глаз долой!

– Что ж, матушка, сердиться, коль утро наступило? Уж не гневись, вставай, молиться будем. Духовник Аввакум сказал, неровен час, антихрист явится на Землю. Негоже в лени прозябать и тело нежить сном. Вставай!

– Ах, ведьма дряхлая! В моих хоромах мне указ чинить? Сие я не позволю! А ну-ка, убирайся прочь!

– В нее же бес вселился! – Меланья закрестилась. – Свят-свят-свят…

Боярыня вскочила, хлестнула четками, толкнула в спину.

– В хоромах я уж не хозяйка! Черница мною правит! Доколе ж мне терпеть?!

Старуха убралась, но дверь закрыться не успела – уж Федор тут как тут. Веригами бряцая, к столу прошел, допил остатки меда, взял рыбы кус и сел на лавку.

– Как почивала, матушка? Опять в окне твоем всю ночь свеча горела. Молилась аль знак кому давала?

Она и вовсе взбеленилась, стащила с лавки и шапку сорвала.

– Ты что расселся, пес? Ты кто таков, чтоб с моего стола вкушать? Ты раб! И след стоять пред госпожою на коленях!

Блаженный рыбу съел и кости на пол сплюнул.

– Я пред государем шапки не снимаю… Поелику блажен!..

– Но предо мною встанешь! – схватила за волосья, но Федор вырвался.

– Гневлива ныне, матушка! Помилуй, в чем я провинился? Грех так терзать безвинных!

– Не смей перечить! Изыди вон! Чтоб духу не слыхала!

Придерживая крест, он было вон пошел, но на пороге ухмыльнулся:

– Чай, князь светлейший не явился ночью…

Боярыня метнула в него кубком – юродивый за дверь, и токмо мерзкий смех донесся до ушей.

– О, Боже! – на лавку опустилась. – Как допустил Ты, что о грехе моем уж нищие судачат? Возможно ль измываться над вдовой?..

В сей миг Меланья заползла и в ноги повалилась.

– Помилуй, матушка, и не вели казнить! Не по своей охоте – Бог надоумил освятить…

– Был мой указ пред очи не являться! Аки посмела ты, старуха?!.

Та еще пуще испугалась и молвила, косясь на дверь:

– А Федор! Федор повелел! Послал водой кропить…

– Федор?.. Ах, мелкий бес!

– Воистину! Воистину! Спаси нас, матушка! Избавь!

– Довольно квохтать! Прочь!

Меланья в дверь, однако же оттуда, подобно жидкой глине, влилась толпа убогих. Все пали на колена и закричали разом, со стоном и слезами:

– Заступница! Кормилица! Не дай погибнуть! Который день не кормят! Ясти не дают! Услышь нас! Смилуйся над нами! Сама-то вон вкушаешь – нас голодом моришь!

– Прочь, ненасытные утробы! Вас не кормят! Егда я пол-амбара хлеба стравила и солонины воз!

– Подай кусочек, матушка! Христовым именем! Подай!.

– Ступайте в трапезную! Там накормят.

Она пройти пыталась – убогие же заступили путь.

– В трапезной твоей, блаженная, уж третий день не подают! Ни крошки! Ни кусочка!

– Почто не подают, коль я велела?! Сей час же слугам и стряпухам воздам!

Все замерли, потупились, и в тишине раздался голос Киприана.

– Они безвинны, матушка. Се Федор… Блаженный Федор запретил!

– Опять я слышу сие имя!.. Ну, плут! Ну, дерзкий проходимец! Ату его! Ищите!

Полуслепой, увечный люд рассыпался по терему, разлился по двору, и скоро Федора достали из-под навозной кучи. И кто-то крикнул – бей его! Толпа в тот час схватила камни и вмиг забила бы, да Киприан-блаженный вдруг заслонил верижника.

– Не балуйте! Не смейте! Не радуйте бесов!

Но камни полетели, да мимо все! И ахнула толпа, дух затаила, съежилась и отступила.

– Ужель и впрямь святой?!

Боярыня пришла на конный двор, батог у нищенки взяла. В тот час толпа воспряла и распрямилась. Скорбящая же вдруг узрела кровь на челе верижника. Рябой от крови стал, эвон зело избили! И дрогнула душа.

– Поди, умойся.

– Отчего? Я чист и свят.

– Чело в крови…