Скорбящая вдова

– А се чужая кровь! – воскликнула толпа. – Намедни зрели казнь! На лобном месте голову срубили!.. Катилась голова и – ла-ла-ла! А он ее поймал!..

– Опять на казни был? – от страха отшатнулась. – Отныне запрещаю ходить на Лобное! Не сметь!

– Да как же не ходить? – убогие качнулись. – Верижник нам велит!.. Кто не пойдет, тот хлебца не получит!..

– А что же вы молчали? Почто не знаю я?

– Но Федор не велит…

Скорбящая взъярилась.

– Кто в моем доме правит? Ты иль я?

Блаженный на колена встал и указал перстом в убогих.

– Не ты. И уж должно, не я. Они всем домом правят. А мы с тобой рабы!

– Да как ты смеешь, вор! – и батогом его. – На, на, разбойник! Вот эдак получай!

Убогие ей хором:

– Так, так ему! Ужо запомнит нищенские слезы!

Вначале Федор, будто змей, крутился, но вскорости взмолился:

– Боярыня! Вдовица преблагая! Ох, пощади! Не бей до смерти! Я во всем признаюсь! Чужую волю исполнял! Ей-ей, чужую! Духовник Аввакум велел сих дармоедов не кормить!

– Врешь, безблагодник! Ты выгнал Афанасия! И Киприана бил!

Тот в слезы, тянется к ногам.

– Ох, отпусти! Помилуй! Видит Бог, не бил, не гнал. Все Аввакум! Все он распорядился! Сказал, чтоб ты весь дом очистила от скверны – суть, от убогих.

– Бить стану, покуда не услышу правды!

Тут верижник встал, расправил цепи, взглянул с достоинством и молвил тихо:

– Так и сказал: гони всех нищих, хворых – прочь все уродство! И мне велел помочь. Аще сказал наш прозорливец, средь голытьбы, что ты пригрела, есть праведник один, блаженный, и с виду незаметен, тих, но служит сатане.

– Помилуй, Боже!..

– Неправда се! – убогие завыли. – Се ложь! Не верь же, госпожа!

– Позри, аки беснуются, – потупился верижник. – Им от стыда и глаз бы не поднять – они визжат…

– Пригрела оборотня… Ужели не позрела ложь?

– Не я сие сказал – духовник наш, страдалец преподобный. Се крест! Вполз в терем, ровно тать, будто чума, вселился и ржой бесовской разъел все души нищих. Одна нетронутой осталась – се суть твоя…

– Как его имя?

– А имя – Киприан.

Боярыня отбросила батог и стушевалась.

– Не знаю, право… Мне чудилось, сей старец воистину блажен.

– Да ты слепая, страстотерпец прав…

– Что ж мне творить? Прогнать его?..

– И вкупе с ним – всех до единого. Гони нечистых, очисти дом от скверны!

– Постой, а ты? И ты уйдешь?

– И я уйду, – смиренно молвил он. – Поелику с сим стадом жил и замарался. Но прежде я открою правду, покаюсь пред тобой.

– Ну что ж, открой! Послушаю тебя.

Верижник отступил и взором яростным обвел толпу убогих.

– Да разве можно говорить при сем народе? В минуту разнесут по всей Москве! Вели прогнать, тогда скажу.

– Подите прочь! – велела. – Вон со двора!

Толпа не шелохнулась и молчала. Блаженный Киприан суму поднял, но очи долу.

– Ужо пойдем. И верно, нечисть мы, коли живем, как вши. Эвон, присосались…

И скрылся за ворота. Но горбуны, хромые и слепые – сей сор людской – стоял безмолвным и зрел бельмастыми глазами со злобой тяжкой: почто ж Скорбящая вдова нас выставляет? Столь лет кормила и язв не брезговала, а ныне прочь? Дурная баба! Коли прогонит, так подпалим! Пускай огнем горит!

Сие она позрела и оторопь взяла: воистину, кого пригрела? Приют кому дала? Чьи раны врачевала, души, забыв о сыне?

Стряхнув озноб, она взъярилась и стражу позвала.

– Всех за ворота вон! Чтоб духу не слыхала!

Убогих выбили взашей, а кто противился – плетями. И стало тихо, будто смрад рассеялся, и Разгуляй вдруг солнцем осветился.

– Услышал мя Господь, – верижник улыбался. – Зри благодать, вкушай покой, ведь заслужила…

– Ты правду посулил? Ну что же, кайся!

– А не прогонишь?

– Коль нет греха, живи. Но ежли согрешил и вверг меня!.. И Аввакум тебе – суть, не защита.

Помедлил Федор, крест воздел, уставился в глаза – вдруг страшно стало…

– Клянусь и каюсь! Был грех, да токмо из любви к тебе! Воистину глаголю! Сгорал от ревности, егда вокруг тебя плуты да нищие кружились. А этот князь? Боярин Вячеславов?.. Тогда измыслил всех прогнать, чтоб одному остаться и служить тебе! Давно и тайно ты мне люба! И чтобы рядом быть, я сделался блаженным, цепями оковался, сим крестом. Готов носить до смерти, лишь быть бы близко… Теперь сама ответь мне: любовь – се грех иль благо?

Она лишь очи опустила и удалилась прочь.

15.

Побитый Федор постоял среди двора и, будто бы смущенный, вериги подобрав, уполз в клетушку к матери Меланье. И закричал с порога:

– Агнец Божий! Пожалей меня! Позри, как мне досталось. Скорбящая взъярилась, всех прогнала! Я слово молвил против – мне батогов! Теперь и здесь болит, и тут… Должно, умру я скоро.

Меланья его боялась и почитала, как святого, и посему лицо ему обмыла, босые ноги и вериги, питья дала, на лавку уложила.

– Скорбящая во гневе, лежи-ка здесь, не суйся на глаза…

– Ей-ей, с ума сошла! Се означает, бес вселился! Поди-ка к ней и постращай. Мол, Аввакум придет и будет ей тогда! Что вытворяет, а?.. Скажи, геенна огненная ей, коль нас прогонит!

– Добро, я сделаю, как скажешь, – монахиня пошла. – Господь се речет, не твои уста… А дверь запру, чтоб не сыскали.

Едва она исчезла, блаженный встал, замочек расстегнул и снял вериги.