Скорбящая вдова

От царского двора она вернулась чуть живая. Карету кони докатили до красного крыльца и встали, прислуга дверцу распахнула и руки подала.

– Слезай же, госпожа. Мы дома!

Боярыня едва лишь шевельнулась и вовсе обмерла. Тем часом нищий люд, подобно саранче, карету облепил и голосить:

– Ратуйте! Ох, беда! Что приключилось-то?! Ох, примерла! Ох, худо ныне будет! Куда нам сирым, кто подаст?..

Тогда и кликнули Ивана, мол, матушка твоя совсем плоха. Боярыч прибежал и к матери в карету, за длани треплет и главу трясет:

– Ах, маменька, проснись! Эк, заспалась!.. Ну, что там государь? Зачем позвал?.. Отверзни очи! Ужель меды вкушала? Царь потчевал?

И глас сыновий чуть оживил ее, открыла очи и уста.

– До смерти напоил…

– Пойдем в палаты! Я уложу тебя, а утром ты проснешься, хмель и развеется, как дым…

– Да коли в так… От хмеля царского не встать. Суровым потчевал вином…

Боярыч скликал всех служанок, велел нести в покои, и следом сам.

– Чудная речь твоя… Обидел государь? Ну, да вот я ему воздам!

– Не смей! – от слов сиих она зашевелилась и руку подняла. – Ты мал еще и глуп, дабы судить царей.

Скорбящую на ложе возложили и отступили – страх овладел: бледна, как полотно, уста уж сини и взор туманом облекло.

– Вели послать за немцами! – служанки задрожали. – Они хоть ни бельмеса, да все же лекаря! И снадобье имеют от всех недуг! Сейчас их все зовут. Намедни Ртищев приболел, так купоросу дали…

– Ступайте вон! – она привстала. – Что немцы мне? Все суета, идите прочь!.. А ты, Иванушка, у изголовья встань.

Тот сам ни жив, ни мертв, приблизился к постели и боязливо встал, словно птенец у краешка гнезда. Боярыня затылок потрепала.

– А ты не бойся, сын. Довольно возмужал и оперился, пора женить тебя…

– Ну, что ты, матушка, я мал, суть отрок! Четырнадцатый год!.. Сие мне не по нраву…

– Что захочу, то сотворю! – застрожилась она. – Не смей перечить мне! Невесту подыщу – и с Богом.

– Ужели в сей же час? – Иван уж чуть не плакал.

– Да нет, сынок. В сей час нужда иная… Покаяться мне след, грешна.

– Кого покликать? Матушку Меланью? Иль Досифея? В сей день у нас сидит…

– Не нужно их, ты ныне духовник.

– Но как же Аввакум?

– Сей праведник далече – ты же рядом. И каяться хочу перед тобою – не смею никому доверить тайны.

– Мне страшно…

– Так слушай же! Семь лет стремилась я избавиться от вдовства, и час настал… Избавилась, и ныне я мужняя жена. Священник москворецкий нас обвенчал оттай, и перед Господом мы стали суть супруги…

– Ах, маменька, не умирай, не закрывай очей!

– Покуда я жива. Се очи затворяет память. Так слушай же еще… Сей тайный наш союз прекрасен был, в тот час и черное вдовство опало перстью. Мы верховыми мчались, от храма прямо в небо!.. Немного радости достало, лишь до утра. Как солнце встало, князь мой к царю отправился… Не ведала, зачем. Коль муж сказал, ему потребно – какой тут спор?.. Ох, коли в знала!.. Обвисла в на руках, собой связала и не пустила. Да что теперь!.. Лишь ныне при дворе узнала, в чем суть… Ох, Матерь Пресвятая, великий грех! След за него покаяться, за ладу… Пошел к царю сказать, что боле он не царь, а суть Великий князь!

Тут сын преобразился, отмел печаль и страх.

– Мне тако ж мнится, мать! Цари доныне были, а сей Кобылин кто?

– Уймись, Иван, не смей так говорить.

– А что же он сказал? Нет, маменька, ты правду мне поведай, коль я духовник твой.

Боярыня смутилась, исповедальный дух увял.

– Не ведаю я правды, почто сие сказал. Но ежли муж сказал, знать, истинно!.. Ах, Господи, прости! Тебе бы, сын, сего не знать, да слово не поймаешь… Запомни, наш государь – суть царь, Россия – царство, иначе быть не может. И ты пойдешь служить!

– Добро, пойду, не умирай!

– А ну-ка, повтори?

– Наш государь суть царь…

– И что Россия?

– Россия – царство…

– О сем и думай, сын!.. Да принеси икону.

Иван исполнил волю и с иконой перед ложем встал.

– Клянись на образе, пред Богом. От слов своих не отступлюсь до самой смерти.

Он повторил слова и приложился, затем помедлил и спросил пытливо:

– Да уж поведай, мать, что дале приключилось?

– Не след и знать. Скажу одно: супруг мой тайный в затворе ныне, на цепях.

– Но ежли бить челом? Чтоб отпустил?

– Возможно ли сие, помысли сам! Брак наш сокрыт от глаз мирских, Всевышний токмо знает… Что я скажу царю? Какое слово молвлю? Раскрыть же сей союз – великий грех.

Боярыч помолчал и тяжело вздохнул.

– Мне жаль его… Должно, достойный муж, коли царю сказал…

– Не смей! Ты клялся на иконе!

– Ох, Господи, прости!.. Скорблю, ведь сгинет князь.

Она внезапно оживилась и привстала.