Скорбная братия. Драма в пяти актах

Элеонский. Я готов, господа. Только скандалу пока делать не следует. Надо мне с глазу на глаз переговорить с Павлом Николаичем. Со мной, небось, финтить не станет; а если же он действительно начинает блудить, тогда мы ему представление устроим: за вкус не берусь, а горячо будет!..

III

Категорийский (входит в шапке, с растерянной миной). Господа, здравствуйте!

Шебуев. Что у вас за лицо, Категорийский? Ха, ха!

Категорийский (с акцентом на «о»). Не знаю я, какое у меня лицо. (Садится на стул.) Пропащий я человек, пропащий!

Элеонский. Откуда ты?

Категорийский. Провинились мы с тобой, Гриша, бурсаки мы горькие… (В большом волнении.) Я ему говорю: Павел Николаич, я корректурой живу, да семью целую кормлю… По-аглицки я точно не знаю, да много ли аглицких слов попадается… Опять же авторы читают вторую корректуру… Побойтесь вы Бога… С Выборгской{61} я каждый день припру в типографию в восемь часов…

Красихина. Отказал вам от места?

Категорийский. Слово, вишь, аглицкое не выправлено было! Я ему говорю: Павел Николаич, вам меня Элеонский представил, вы хошь для него не делайте меня несчастным.

Красихина. Видите, господа!

Тумботин. Когда это было?

Категорийский. Сегодня.

Левенштраух. Это же свинство!

Элеонский. В типографию приехал?

Категорийский. Я сижу, правлю. Входит и почал меня ругать. Вы грамоте не знаете, какой вы корректор, вам бы в дьячки{62} идти из семинарии! А нешто он сам читает хошь когда ни на есть? Вы мне не нужны! Я ему об тебе, Гриша, так, мол, и так, хошь для Григория Семеныча уважьте… Ни я пьянствую, ни задержка от меня какая… допросите последнего наборщика. Даю, говорит, вам сроку неделю. Нанимайтесь в другом месте. Господину Элеонскому скажите, чтоб об вас и не заикался… Фактор{63} тут подходит. Он ему: «А от Элеонского прислан конец повести?» «Никак нет-с». «Что ж это! Надо торопиться с ноябрьской книжкой, а он шелопайничает. А денег небось придет клянчить! Вы, кричит мне, скажите вашему приятелю, чтобы оригинал был в типографии на этой же неделе!..»

Красихина. Слышали вы теперь? Лгала я или нет?

Звездилин. Левенштраух. Красихина. Алкидина. (Вместе.) Идите! Это же свинство! Ошельмовать его! Обличить!

Категорийский. Попроси ты, Гриша, за меня… я хоть по полтиннику с листа… (Плачет.) Обидно мне… Невтерпеж обидно!

Элеонский. Полно! Баба ты, что ли! Отыщешь работу!.. Начали прямо подличать, тем лучше!

Категорийский. Горькие мы бурсаки!

Шебуев (треплет его по плечу). На реках вавилонских тамо седохом и плакахом{64}.

Красихина. Идите, мы вас здесь подождем.

Алкидина. Надо составить план!

Элеонский. Какой план? Небось горячо будет!

Тумботин. Хотите, я с вами двинусь?

Элеонский. Не надо. Довольно и меня одного! (Идет к двери.)

Квасова (останавливает его тихо). Не ходите, Элеонский, отложите до завтра, вы очень взволнованы… послушайтесь меня…

Элеонский. Что-с?.. Как вам не стыдно! Экое мещанство! Вы видно только об себе думаете… Лучше бы вы шли замуж за сенатского регистратора да огурцы солили!.. Прощайте, господа!.. (Уходит. Все кидаются на Квасову.)

Сцена 2

ДЕЙСТВУЮЩИЕ:

Павел Николаевич Карачеев, редактор журнала.

Александр Иванович Погорелов.

Иван Дмитриевич Лазнев, Петр Петрович Токарев – романисты.

Анатолий Александрович Виталиев, поэт.

Элеонский.

1, 2 – слуги.

Действие в квартире Карачеева. Хорошо убранный кабинет. Большой письменный стол и турецкие диваны. На стене ружья и охотничьи вещи. Освещено лампами.

I

Карачеев, Погорелов, Лазнев, Токарев, Виталиев расселись в покойных позах с сигарами. Слуга обносит кофей с коньяком.

Карачеев (Лазневу). Подлей коньячку, это, мой друг, не Елисеевский.