Скорбные элегии. Письма с понта

Тот, кто в вашем дому всегда был почтительным гостем,
Тот, кто ныне живет в ссылке, где плещет Евксин,
Я, Овидий Назон, из гетской земли непокорной
Шлю Мессалину привет — вместо прямого, в письме.
5 Ах, как боюсь я, что ты, прочитав мое бедное имя
И посуровев лицом, дальше не станешь читать!
Но дочитай: ведь стихи не сосланы вместе с поэтом,
Рим, закрытый для нас, нашим писаньям открыт.
Я ведь совсем не хотел, громоздя Пелионы на Оссы[406]

,10 Ясных небесных светил дерзкой коснуться рукой.
Я не пытался идти по безумным стопам Энкелада
И подниматься войной на всемогущих богов.
Я не хотел подражать Тидееву буйному сыну,
Не угрожал божествам медным ударом копья.
15 Я виноват, тяжело виноват, но вины моей бремя
Губит только меня, не задевая других.
Можно меня называть неразумным, а можно и робким —
Но остальные слова вряд ли ко мне подойдут.
Я понимаю, что ты, увидев, что Цезарь разгневан,
20 Был к моим жалким мольбам по справедливости глух.
Верность твоя такова великому Юлову роду,
Что, обижая его, я обижаю тебя.
Но, и оружие взяв, и ударами мне угрожая,
Все не заставишь меня чувствовать страх пред тобой.
25 Эллина Ахеменида спасли, проезжая, троянцы,[407]
И пелионским копьем спасся мисиец Телеф.
Даже бывало и так, что ограбивший храм святотатец
В этом же храме искал помощи у алтаря.
Скажут: это опасно. Не спорю: это опасно,
30 Но от опасных путей нам никуда не уйти.
Пусть безопасности ищет другой. Безопасна лишь бедность:
Там, где некуда пасть, страха падения нет.
Кто утопает в волнах, тот руки свои простирает
К острым прибрежным камням, ранить себя не боясь.
35 Ястреба птица страшась, летит на трепещущих крыльях
И в человечьих руках ищет желанный приют.
Лань, убегая от хищных собак, в последнем испуге
Мчится к людскому двору, под обитаемый кров.
Будь же приютом моим, пожалей мои горькие слезы,
40 Не затворяй пред мольбой эту суровую дверь.
Новым римским богам передай послание наше,
Чтимым не меньше самих капитолийских богов.
Будь заступником мне, поддержи мою малую просьбу,
Хоть нелегко поддержать просьбу, что писана мной.
45 Чувствуя хладный недуг, уже приготовившись к смерти,
Если я буду спасен — буду спасен лишь тобой.
Милость твоя подкрепит мои усталые силы,
Милость, которой исток — Цезарь, наш бог и твой друг.
Тут-то и должен блеснуть твой наследственный дар красноречья —
50 Всем подзащитным твоим сила знакома его.
В брате твоем и в тебе живет красноречье Мессалы,
В вас обретает оно истых его сыновей.
Я обращаюсь к тебе не с тем, чтоб молить о защите —
Это без пользы тому, кто уж признался в вине, —
55 Я об одном лишь прошу: реши, оправдать ли проступок
Напоминаньем причин или о них промолчать?
Рана моя такова, что ежели нет ей целенья,
То безопасней всего вовсе не трогать ее.
Больше ни слова! нельзя доверить перу остальное:
60 Лучше я сам соберу в урну останки мои.
Цезарь мне жизнь даровал; чтобы дар этот был мне на благо,
Ты за меня перед ним вот как замолви слова.
Если спокойно лицо и черты его властные ясны
Те, что движеньем одним движут и город и мир, —
65 То умоли его: пусть не останусь я гетам в добычу,
Пусть для скорби моей мягче отыщется край.
Благоприятное время сейчас для просьбы подобной —
Благополучен он сам, благополучен и Рим.
Мирно супруга[408] его блюдет высочайшее ложе,
70 Сын раздвигает вдали римских владений предел,
Зрел у Германика дух и в самые юные годы,
Брат его в силе своей славит свой доблестный род;
Сколько невесток еще и сколько внучатых племянниц
И правнучатых сынов в доме державном цветет!
75 Сколько племен пеонийских пред ним преклонились в триумфе,[409]
Сколько в далматских горах стало покорных племен!
Вся иллирийская рать признала себя побежденной,
Порабощенным челом к римским припавши стопам.
Цезарь, обвивши виски листвою Фебовой девы,[410]
80 Ясным сияет лицом над колесницей своей.
Следом шагают за ним, меж тобой выступая и братом,
Двое его сыновей, славной достойных семьи,
Схожие с теми двумя[411], которых божественный Юлий
Видит, взглянув с высоты на прилегающий храм.
85 Цезарю с домом его уступишь ты первую радость
(Ты не один, Мессалин: все уступают ему!) —
Но остальное — ни в чем, никому! Меж тобою и всеми
Будет согласно вестись соревнованье в любви.
О, как радостен день, когда заслуженным лавром,
90 Следуя воле людской, Цезарь венчает чело!
О, как счастливы те, кто волен смотреть на триумфы
И богоравных вождей видеть божественный лик!
Этого мне не дано: вместо Цезаря вижу я гета,
Землю, где вечная брань, море, где вечный мороз.
95 Если, однако, ты слышишь меня и внемлешь мой голос —
Будь милосерд: помоги край мой сменить на иной.
Это — завет отца твоего, столь чтимого мною:
Верю, что помнит меня красноречивая тень!
Этого просит и брат, хотя и боится, наверно,
100 Что, заступясь за меня, можешь себе повредить.
Этого просит весь дом — и ты ведь не можешь отречься,
Что приходилось и мне в доме являться твоем,
И дарованье мое, пошедшее мне не на пользу,
Часто ты сам одобрял — кроме «Науки» моей.
105 Да ведь и вся моя жизнь, не считая последней ошибки,
Право, была такова, что не срамила тебя.
Пусть же в роду у тебя незыблемы будут святыни,
Боги и Цезари пусть благоволят над тобой,
Ты же моли прогневленного мной милосердного бога,
110 Чтобы исторг он меня из-под Евксинских небес.
Просьба моя нелегка, но на трудности крепнет и доблесть,
И благодарность растет в меру растущих заслуг.
И ведь услышит тебя не злодей Антифат[412] лестригонский
И не киклоп Полифем в Этне пещерной своей, —
115 Нет — это добрый отец, заранее склонный к прощенью,
Предпочитающий гром, а не разящий огонь,
Сам горюющий горько, решаясь на горькую кару,
Словно себя он казнит, а не казнимого им:
Лишь оттого, что провинность моя превзошла его кротость,
120 Гнев принужденный его в полную силу вскипел.
Я, от родимой земли отделенный и морем и сушей,
Сам припасть не могу к чтимым стопам божества —
Будь же моим жрецом, вознеси к нему эти моленья,
К этим моим словам в меру добавь и своих.
125 Только уверься сперва, что удобное выбрано время:
Я, потеряв свой челнок, всякого моря боюсь.