Скорбные элегии. Письма с понта

Максим, имя твое сияет не меньше, чем доблесть,
И дарованье твое знатности рода под стать.
Я тебя почитал до последнего дня моей жизни
(Ибо разве не смерть — здешняя доля моя?).
5 Ты не покинул меня и в беде — а такая услуга
Даже между друзей редкостью стала в наш век.
Стыдно даже сказать, но правду молчаньем не скроешь:
Нынче в обычай вошло дружбу по пользе ценить.
«Выгода — прежде, а честь — потом», — толпа рассуждает;
10 Счастье, сменяясь бедой, дружбу сменяет враждой.
Трудно найти одного из тысячи, кто бы признался,
Что добродетель сама служит наградой себе.[414]
Добрая слава — и та без приплаты людей не волнует:
Стыдно честными быть, ежели нечего взять.
15 Все, что прибыльно, — мило: отнимешь надежду на прибыль —
Разом поймешь: никому дружба твоя не нужна.
Нужен только доход — тут никто ничего не упустит,
Каждый считает свое, жадные пальцы загнув.
Дружба, которая прежде божественным чтилась почетом,
20 Нынче пошла с торгов, словно продажная тварь.
Вот потому-то и кажется мне восхищенья достойно,
Что не коснулся тебя этот всеобщий порок.
Обыкновенно бывает любим лишь тот, кто удачлив, —
А прогреми только гром — все от беды наутек.
25 Так вот и я: немало имел я друзей, помогавших
В дни, как попутный мои ветер вздувал паруса;
А как сгустились дожди и вздыбились волны под ветром,
Я оказался один в море на зыбком челне.
Все притворились друзья, что даже со мной не знакомы,
30 Только два или три друга остались при мне.
Ты был первым из них: не товарищем был, а ведущим,
Ты не брал с них пример, а подавал им пример.
Ты, понимая, что я виноват лишь единым проступком,
Делал то, что велят честность и дружеский долг.
35 Ты полагал, что сама по себе добродетель желанна,
Даже если при ней внешних не видится благ.
Ты недостойным считал покинуть в несчастии друга,
Ты в злополучье моем дружбы меня не лишил.
Кто утопал, тому ты рукой поддержал подбородок,
40 Чтобы прозрачной волной не захлестнулось лицо.
Вспомни, как Эакид[415]

посмертно почествовал друга, —А у меня ли не жизнь хуже, чем бранная смерть?
За Пирифоем Тесей сошел к ахеронскому брегу —
Разве я дальше, чем он, от преисподней реки?
45 Был фокейский Пилад безумному в помощь Оресту —
Меньше ль безумен я сам, сделав, что сделано мной?
Будь же таким, как всегда: сравняйся со славными славой,
А оступившемуся доброю помощью стань.
Если ты точно таков, каким тебя знал я и знаю,
50 Если твердость души все такова, как была,
Встанешь и выстоишь ты против натиска бурной Фортуны,
И не сломить ей тебя, сколько она ни бушуй.
Чем она бьется сильней, тем сильнее твое противленье:
Так и губит судьба и выручает меня.
55 Милый юный мой друг, я тебя хорошо понимаю:
Стыдно вослед колесу легкой богини бежать.
Духом ты тверд, и правишь ты сам рулем и ветрилом,
Хоть и расшатан корабль и не на тех парусах.
Так расшатан корабль, что кажется, ждет его гибель:
60 Только силой твоей держится он на плаву.
Был твой праведный гнев поначалу не менее грозен,
Нежели вызванный мной в том, кого я оскорбил, —
Ибо ты сам говорил, скрепляя слова свои клятвой:
Вышнего Цезаря боль — это ведь боль и твоя.
65 Но, говорят, когда ты узнал о причинах несчастья,
Сам о поступке моем горько посетовал ты.
Тут-то и стало твое письмо для меня ободреньем —
Знаком, что может простить даже обиженный бог.
Так смягчила тебя моя давняя, верная дружба,
70 Ибо она началась раньше, чем был ты рожден,
Ибо не стал ты мне другом, а был ты мне другом с рожденья —
Я ведь тебя целовал и в колыбельные дни.
Смолоду был я привержен к достойному вашему дому,
И оттого на тебе — бремя приязни моей.
75 Сам отец твой, краса латинской витийственной речи,
Знатный родом своим, знатный и словом своим,
Первый меня побудил доверить молве мои песни —
Так дарованье мое в нем обрело вожака.
Брата спроси твоего — и он не сумеет припомнить,
80 Как и с чего началась преданность наша ему.
Ты мне, однако, всех ближе, и, что бы со мной ни случалось,
Дружба твоя мне была вечным источником сил.
Нас с тобою вдвоем видел остров Эталия-Ильва[416]
В час расставанья, когда слезы текли по щекам.
85 Ты меня спрашивал, точно ли прав принесший известье
О злополучье моем, злою твердимом молвой.
Я колебался в ответ, меж двух обретаясь сомнений,
В явном страхе не знал, «да» отвечать или «нет».
И, как растаявший снег под дыханием влажного Австра,
90 Капля за каплей текли слезы по скорбной щеке.
В памяти это храня и видя: простивши причину,
Можно и следственный грех тоже забвенью предать,
Ты благосклонно глядишь на старого друга в несчастье
И заживляешь мои раны заботой своей.
95 Если мне будет дано излить пред богами желанья,
Я за услуги твои тысячу раз помолюсь;
Если же будет дано твоим лишь молениям вторить,
Вспомню за Цезарем вслед я твою добрую мать,
Ибо я знаю: всегда, бросая на жертвенник ладан,
100 Прежде всего ты богов молишь о нем и о ней.