Скоро конец света

Я сказал, что хочу побыть один, и впервые оборвал наше свидание раньше, чем закончатся часы приема.

Показательно протопав мимо них, я свернул на лестницу и поднялся в спальню. Наверное, это был мой первый типично американский уход в «свою комнату», а родители тоже типично по-американски молча позволили мне это сделать.

* * *

Калеб написал, что через две недели в Америке Рождество. Еще он сказал, что нашел себе подружку (а не подругу, как я) и планирует позвать ее в гости на праздники, только перед этим украсит дом ветками омелы на каждом шагу, чтобы, где бы они ни оказались вдвоем, им приходилось каждый раз целоваться. Во время поцелуя он рассчитывает потрогать ее за грудь. Я подумал: он не влюблен.

Странно, но, когда я читал сообщения от Калеба, мне казалось, что он пишет из другого мира. Из несуществующего мира, понимаете? Как если бы Гарри Поттер писал мне в фейсбук[6] прямо из Хогвартса, рассказывая, как снова выиграл в квиддич. Мне очень нравилось узнавать, что происходит у Калеба, и, хотя я сам видел, что Америка существует, мне трудно было поверить, что где-то прямо сейчас, прямо в этот момент, когда я давлюсь комочками манной каши в окружении точно таких же баторских детей, есть другой мир, в котором счастливые ребята со счастливыми родителями на идеально чистых улицах украшают дома гирляндами. Я бодрился: «Скоро и я так буду».

Но, говоря откровенно, баторские коридоры с едким запахом хлорки и грязно-серый снег за окном были больше похожи на реальную жизнь, чем мои две недели в Америке. Чем больше проходило времени с моего возвращения, тем сильнее я убеждался в том, что осенние каникулы мне приснились. Иногда я думал: может, осень и не заканчивалась? Может, я все еще где-то в начале октября и все, что происходило в моей жизни в последние месяцы, я себе придумал?

Каждый день я смотрел на календарь в столовой, где красный квадрат отмечал число – 11 декабря, – чтобы убедиться, что декабрь действительно наступил.

Мы с Викой продолжали носить браслеты дружбы, и, честно говоря, я думал, что меня из-за них побьют. Не потому, что девчачьи, а потому, что старшаки хотели Вику… как это сказать… Приспособить под себя.

Дело в том, что это не лучшая идея – быть красивой девочкой в детском доме. Как по мне, если уж повезло родиться красивой, то лучше это как-то замаскировать: ну там, не мыться пару недель, не расчесывать волосы и, уж конечно, не использовать блеск для губ (а Вика использовала!). Всех, кого старшаки считывали как красоток, они тут же, как они сами говорили, «распечатывали». И если девчонка не хотела даваться добровольно, то могли и изнасиловать. За это им ничего не бывало, потому что у них с администрацией взаимовыгодные отношения: старшаки помогают им строить всех остальных, доносят и могут заставить младших сделать что угодно, а администрация в ответ закрывает на все глаза.

Но Вику все еще никто не тронул, и я думаю, что это из-за Цапы. Однажды мы проходили мимо его шайки, и, когда Баха противно хохотнул, сказав что-то про Викину грудь, Цапа заткнул его одним жестом – вальяжно поднял руку и цыкнул:

– Заткнись.

Баха заткнулся.

В Цапе что-то изменилось после его разговора с Бруно, и, скорее всего, он не позволял обижать Вику из-за уважения к нему, а значит, и ко мне тоже. Я боялся, что, когда меня заберут, эта аура неприкосновенности вокруг нее исчезнет. И это плохо. Не только потому, что Вика будет страдать, но еще и потому, что никто не захочет ее забрать домой. Приемным родителям про девчонок рассказывают, что они «распутные», «продают себя за шоколадку» и воруют. Но на самом деле они все хорошие, просто красивые – это их несчастье. А то, что воруют… В баторе все воруют. Иногда хочется что-то пойти и взять, не с разрешения, не по расписанию и не в качестве подарка от волонтеров, а просто потому, что тебе это нужно сейчас, просто потому, что у человека должно быть право пойти и взять то, что ему хочется.

Но Вика еще даже воровать не научилась. Я не знал, как защитить ее от баторских порядков, я был в этой иерархии никто, всего лишь заяц, до которого сегодня снизошел Цапа, завтра передумает и даст пинка, а Вику присвоит. Я никогда еще так остро не ощущал собственную незначительность.

Поговорить об этом было не с кем. Я пытался с Калебом. Писал ему:

«Я переживаю, что, когда уеду, Вика останется здесь одна».

Только, конечно, забивал это через гугл-переводчик.

Калеб отвечал:

«Найдешь себе другую девчонку».

Я писал:

«Дело не в этом, я переживаю, что Вику обидят».

«Обидится? На что она обидится?»

Короче, говорить с помощью бездушной машины о чувствах – плохая идея. Женщина-робот из гугла с противным механическим голосом все неправильно переводила, а Калеб не так меня понимал.

Посреди беседы Калеб скинул мне картинку – какой-то прикол про кота. Я его не понял, потому что надписи были на английском.

«hahaha» – отправил Калеб в следующем сообщении.

Я вздохнул. Может, мы не понимаем друг друга не из-за гугл-переводчика?

* * *