Скоро конец света

Признаться, вся эта шумиха с законом Димы Яковлева мне не нравилась. Я боялся, что чем больше будут болтать про ситуацию с американским усыновлением, тем выше риск, что вскроется вся правда о моем отъезде.

Викин голос, похожий на речь механического робота из-за перебоев со связью, скорбно произнес:

– Ладно. Я тебя поняла.

Эта холодность в ее тоне заставила меня начать оправдываться:

– Я правда не могу! Это всех нас подставит! Мы же нарушили один закон, чтобы обойти другой, понимаешь?

– Но если ты нам поможешь, его вообще могут отменить, – осторожно заметила Вика. – А если его отменят, то тебе нечего бояться…

– Да почему вы вообще решили, что можете на что-то влиять, что-то отменять?! – взорвался я.

– Потому что так всегда и бывает, если пытаться хоть что-нибудь делать, а не отсиживаться в стороне. Это называется активной гражданской позицией, – спокойно ответила Вика.

– Да-да, слышал. – Я закатил глаза. – Ты как будто учебник по обществознанию цитируешь, но реальная жизнь – она же не такая, как в учебнике. Они делают что хотят.

– Кто «они»?

– Ты знаешь кто.

– Они делают что хотят, потому что мы не делаем ничего. – Вика вдруг закрыла лицо ладонями и, посидев так несколько секунд, жалобно заумоляла: – Ну, пожалуйста, Гоша, мне ведь больше некого попросить! Люди хотят видеть реальных жертв, они начнут больше сочувствовать, если им показать настоящего человека, а не абстрактных мальчиков и девочек!.. Если на нашей стороне будут все, им больше ничего не останется, как просто отменить этот дурацкий закон.

– Ну почему я? – спросил я почти так же жалобно. – У многих же детей сорвалось усыновление…

– Кто подпустит к ним журналистов? Они же все под контролем в своих детдомах, а ты ничем не связан.

– Связан, – возразил я. – Я связан тем, что мы сделали. Нарушили закон.

– Да его отменят, если ты нам поможешь!

– А если не отменят?

Вика устало, будто бы из последних сил, произнесла:

– А если бы ты был здесь, а не там, тебе бы разве не хотелось, чтобы за тебя поборолись? Ты выбрался, а как же все остальные?

«Да какое мне дело до остальных!» – чуть не выкрикнул я, глядя на экран через слезливую пелену в глазах. Я ненавидел Вику в тот момент – конечно, легко ей рассуждать, когда терять нечего, а у меня на кону – семья. Из-за этого интервью вся моя тщательно оберегаемая благополучная американская жизнь может рухнуть в один момент, а Вика сидит и разглагольствует об ответственности и гражданской позиции.

– Гоша… – негромко позвала меня Вика.

– Я подумаю! – резко ответил я, хотя на самом деле не собирался ни о чем думать.

Смешно даже представить: я и это интервью… Они совсем там рехнулись с Эриком на пару.

– Спасибо, – ответила Вика, и я тут же нажал на красную трубку, прерывая звонок.

Меня противно трясло и тошнило от нашего разговора. Я говорил себе: успокойся, ты все правильно сказал, и ты не обязан никого спасать, но в то же время вкрадчивый голос Вики не давал покоя: а как же все остальные?

Зачем я обменялся контактами с Викой? Лучше бы я не продолжал с ней общаться. Лучше бы я никогда ничего этого не узнал.

* * *

Я тщательно оберегал родителей от того информационного шума, который распространялся в России вокруг темы с иностранным усыновлением. Я смотрел русские передачи, только когда никого не было дома, а в остальное время, даже просто щелкая каналы на телевизоре, старался избегать российских новостей.

С одной стороны, мне не хотелось нервировать Анну и Бруно, с другой – я чувствовал в них готовность бороться с любой несправедливостью (иначе они не забрали бы меня любой ценой!) и боялся, что волна протестов в России вновь пробудит это благородное желание борьбы с системой. Даже во сне я слышал возмущенный голос Анны, как она говорит: «Ну и что мы сидим сложа руки? Давайте действовать!» Там, в моих снах, они не понимают, что могут потерять меня, если начнут действовать, или, что еще хуже, считают это обстоятельство незначительным. А когда узнают, как постыдно я увильнул от разговора с Викой, как слился с этим интервью, то говорят: «Ну и ну, Гоша, как же так, такой трус нам и подавно не нужен, собирай свои вещи». Глупость, конечно, но пробуждался я как от кошмаров.

Целую неделю я размышлял об интервью, пытаясь прикинуть, как можно решить проблему иначе. Не может ведь быть только черного и белого: мол, или ничего не делать, или сразу вставать под открытые пули. Я представлял себя великим полководцем на войне, которому требуется принять мудрое решение, и думал, думал, думал.

Решение пришло ко мне неожиданно, откуда и ждать не приходилось – от Калеба. Мы были у него дома, играли в «Мортал Комбат» на «Иксбоксе», я, периодически отвлекаясь на бои, рассказывал ему про разговор с Викой и всю эту дурацкую ситуацию, Калеб слушал, зажимая между зубами наггетс из KFC, и, казалось, никакая умная мысль в этот момент ему прийти не может. Когда его Саб Зиро разрубил ледорубом моего Скорпиона, Калеб, отложив джойстик, вытащил наггетс изо рта и сказал:

– У моего папы, Дэвида, пять тысяч подписчиков на фейсбуке[8]. Он это… Ну типа блогер.

Я, удивившись, перебил: