Скоро Москва

Женя сидит на маникюре с липкими, покрытыми базой ногтями и перебирает палетку с лаками – от красных «Миссис президент» до угольно-черных «Ночных соблазнов». Ей ничего не нравится, она встает, подходит к полкам и берет из второго ряда синий с блестками. Маникюрщица долго взбалтывает его: «Поднимаю перламутр наверх», – объясняет она. Дома Женя демонстрирует лак, барабаня пальцами по стене, столу, руке мужа. «Выдумала прикольно, но ногти как у трупа, конечно», – комментирует он.

На рынок она теперь ездит на «лексусе» с водителем, ему сказано не выпускать ее из виду. Женя долго с удовольствием торгуется за помидоры и, принюхиваясь, выбирает рыбу. Нагружает водителя пакетами; увидев яркую люстру в турецкой лавочке со специями, просит ее продать – хозяин заламывает цену, долго отключает люстру от электричества, потом, подцепив шваброй, медленно снимает ее – стразы позвякивают – и едва не роняет. Женя просит водителя помочь, но он только молча наблюдает. Повесить люстру муж не позволяет, и она пылится в кладовке – переливается внутри себя, отражая случайный свет кусочками зеркал.

Когда Женя выпивает дома в одиночестве – «После ужина можно пару бокалов белого сухаря», – то надевает наушники, включает музыку и начинает мыть посуду, хотя есть посудомоечная машина, и убираться, хотя два раза в неделю приходит домработница. Жирные скользкие тарелки вылетают из ее рук, стоящие на краю чашки она сшибает локтем на пол – глубокое дно каменной раковины покрывает чайная заварка и кофейная гуща, спагетти, как водоросли, оплетают осколки и забивают сток. Увлеченно кружась с ручным пылесосом, Женя задевает кресла и столы бедрами, заваливает торшеры, наступает на шторы и срывает их вместе с карнизами, а смахивая пыль с полок, сносит расставленные дизайнером вазы и рамки с фотографиями. Боли от ушибов она не замечает и, натанцевавшись, падает на диван – если муж не приходит раньше. Он, оценив разрушения, вызывает домработницу, которой назначено на завтра, и та убирается до глубокой ночи. Женя наутро ничего не помнит, просыпается с разламывающейся от мигрени головой и хнычет от боли. «Котик, – пишет она мужу, – мне так плохо». «А нехуй было фестивалить вчера», – отвечает он и до конца дня игнорирует ее сообщения и ряды смайликов.

Оклемавшись к вечеру, Женя готовит ужин сама, знает, что муж оценит. Его любимая еда, несмотря на всё, по-прежнему столовская – жирный куриный бульон с вермишелью и гуляш по-венгерски с гречкой и непременно с подливкой. О подливке нужно спросить отдельно, уже накладывая в тарелку мясо. Муж макает мягкий белый хлеб в остатки бульона и подливки и горбушкой дочиста вытирает за собой тарелки. Он неудержимо расплывается в бедрах и талии, щеки обвисают – все меньше сходства с фотографией в паспорте, где он скуластый, с голодным взглядом и стрижкой «под троечку». На советы диетологов ему плевать, хотя каждые полгода он нанимает нового, и тот составляет ему очередной план питания. Готовя ненавистный гуляш, Женя забывает сварить компот – обязательно из сухофруктов – и заказывает его в ресторане на первом этаже жилого комплекса. Ждет у порога, потом подходит к лифту – мерзнет и боится, как бы муж не вернулся раньше, чем поднимется официант. Быстро забирает у него бутылку, возвращается на кухню и переливает компот в кастрюлю на плите.

Она напоминает себе мать: та тоже долго винилась перед всеми – вставая с рассветом, копала и поливала огород, доставала отрезы ситца из своего приданого и шила Жене платья: в школу, на утренник, выходное. На груди она вышивала гладью лебедей и цветы, пока пальцы не переставали слушаться и не начинали трястись так, что она не могла защелкнуть пяльцы, не то что попасть ниткой в иголку. Тогда она уходила и пропадала – иногда на неделю, иногда на две, – возвращалась избитая, или бабке звонили из больницы. Только перелом или тяжелая травма могли остановить ее запой. Платья вместо нее дошивала бабушка.