Скоро пойдет снег

Сестра вспоминала, что у нее было намерение навестить семью, но работы оказалось столько, что она не успела. Наверное, время можно было бы выкроить, но сначала она хотела побыть одна. Позади была довольно тяжелая учеба, потом – работа, так что она вполне могла позволить себе небольшое развлечение. На конференции она познакомилась со своим будущим мужем, молодым человеком, трудолюбивым и способным, как и она сама. Оба оказались выпускниками университета, придерживались сходных взглядов. Его семья жила на Тайване; как и она, он все еще не планировал навещать их. Теперь, пожив уже достаточно долгое время, сестра никак не могла представить себе, что было время, когда она с трудом привыкала к присутствию чужого мужчины у себя в комнате. Но она помнила или, по крайней мере, думала, что помнила, те бурные дни, которые они провели вместе, только познакомившись. В выходной они поднялись на залитую солнцем вершину горы. Наверху был установлен большой бинокль. За несколько монеток можно было вдоволь понаблюдать за городом внизу. Еще на подъеме сестра приметила павильон, перед которым на постаменте стоял очередной серый каменный лев. На следующий день они отправились на остров Лантау, сели в кабинку канатной дороги и сквозь стеклянное дно видели огромного бронзового Будду на вершине, к нему вела длинная каменная лестница. Будущий муж терпеливо ждал, пока она покупала одежду на Кантон-роуд, а ночью они заблудились в лабиринте крошечных баров и ресторанчиков, причем в некоторых напитки подавали бесплатно. Вот пока они бродили там, сестра и поняла, что с этим мужчиной могла бы жить. Он казался очень увлеченным своим делом, и по тому, как он говорил, и что он говорил, она пришла к выводу, что этот человек ценит стабильность, умеет планировать и уверенно прокладывает свой жизненный курс. Она ведь тоже была врачом, так что изучать анализы и рентгеновские снимки ей было не впервой, ну а выводы в отношении дальнейшей жизни сделать было не сложнее, чем заключение о болезни.

Почему-то она не стала говорить ему, что это второй ее визит в Гонконг. Наверное, так было проще возомнить себя обычной туристкой и радоваться городу. О своих родственниках она тоже не стала вспоминать, а потом оказалось уже поздно. Спустя годы, по ее словам, она так и не собралась рассказать мужу о семье, хотя, когда они смотрели на город в бинокль, она пыталась найти то кладбище, на котором побывала много лет назад.

В свой последний день, во время перерыва между выступлениями, она попала в огромный универмаг. Эскалатор поднял ее на самый верхний, тихий этаж, в ювелирный отдел, где на белом шелке в ярко освещенных стеклянных витринах были аккуратно разложены драгоценности, а вдоль стен стояли сотрудники в серых костюмах и белых перчатках. Сестра склонилась над витриной, и, коснувшись ее рукой, услышала, как о стекло тихонько, приятно звякнули ее золотые часы. Как только она дала понять, что не говорит по-кантонски, мужчина за прилавком перешел на английский. Времени было немного, скоро пора возвращаться на конференцию, но она уже точно знала, что обязательно купит что-нибудь в этом магазине, просто на память о поездке, как тогда, в тот первый приезд. В конце концов она остановилась на плоском нефритовом кулоне, скорее белом, чем зеленом, абстрактной фигурке на серебряном ожерелье, которая хорошо должна смотреться на шее. Ей опять вспомнились похороны, похоронные деньги и нефритовые диски би. В старину считали, что нефрит останавливает процессы разложения тела в земле.

В тот день я хотела показать маме очень красивую церковь в пригороде, недалеко от Осаки, спроектированную известным архитектором. Мама никогда не отличалась набожностью, но я объяснила, что на эту церковь стоит посмотреть. Еще в поезде, погрузившись в воспоминания о дяде и Гонконге, я заметила, что мама уже не интересуется пейзажем, а дремлет, прислонясь к подголовнику у окна. На станции мы оставили чемоданы в камере хранения и перешли на платформы местных линий. По дороге остановились пообедать в небольшом ресторане, где подавали лапшу. Стояла небольшая очередь, но здесь обслужили быстро, ресторанчик располагался здесь давно, подавали одно и то же, задержек не возникало. Лапшу накладывали в большую миску, белую внутри, но украшенную по краю сложным узором тусклого арбузно-розового, зеленого и желтого цветов. Это напомнило мне тарелки из ресторанов моего детства. Узор не изменялся много веков. Как и знаменитым фарфором цин-хуа, им восхищались, его ценили, и, как только установилась торговля между Азией и Западом, он быстро разошелся по всему свету. Теперь изделий с подобным узором насчитывалось сотни тысяч.