Не скажу, что я в судебке очень много лет, есть товарищи со стажем двадцать, тридцать лет, кто-то даже сорок и пятьдесят, но и новичком меня не назовешь. За время моей работы, так выпало, в московской судебной медицине сменились эпохи и царствования, и самые яркие мои воспоминания, конечно, о прошлом. Среди прошлых коллег не было ни одного случайного человека, сплошные фанатики с горящими глазами, готовые на любой пьянке до ночи обсуждать патогенез изолированных субдуральных гематом, а потом встать из-за накрытого стола и пойти работать, печатать, заканчивать судебно-медицинские акты. В судебку шли разгадывать загадки, распутывать сложные преступления, выстраивать патогенетические цепочки и схемы из взаимно отягощающих друг друга или просто соседствовавших в организме патологических процессов с одним, но каждый раз таким разным результатом – смертью. Конечно, по молодости я даже представить не могла и не поверила бы своим учителям, что судебная медицина, как и все работы, наполнена рутиной, на девяносто процентов состоит из повторяющихся обязательных действий, которые никак не обойти. И сейчас я лукавлю, говоря, что ничего, кроме рутины, для меня не осталось, – я бы просто не написала эту книгу. И мне везет с людьми до сих пор. Я каждый день встречаюсь с экспертом, которому восемьдесят, он еще вскрывает и, с подозрением поглядывая, если вдруг я выскочила из секции раньше, чем он, грозит мне: каждый труп – это индивидуальность, уникальный случай, в каждом трупе много нового и интересного. К сожалению, таких в нашем Бюро осталось мало.
Фанатизм заменили на работу в правовом поле, доказательную медицину и строгое следование приказу 346н. Разумеется, подобные приказы, регламентирующие работу экспертов-танатологов и других структурных подразделений Бюро судебно-медицинских экспертиз, писались и раньше. С оговорками. Из приказа в приказ с разными формулировками кочевала заветная фраза, что необходимый объем исследования, методики и последовательность эксперт выбирает сам. Она дожила и до последнего, ныне действующего приказа 346н, но с купюрами. Как оказалось, существенными. Из нее исчез определяемый самим экспертом объем исследования. Раньше по акту сразу можно было понять, какую патологию подозревал эксперт, в каких направлениях шел диагностический поиск, знает ли он свою специальность, какую специфическую пробу необходимо провести, чтобы доказать или опровергнуть свои умозаключения, какие объекты направить на лабораторные исследования, какими дополнительными методами окраски воспользоваться при гистологии. Теперь же, по приказу 346н, эксперт должен произвести полный набор манипуляций, прописанных в приказе, и набрать прописанные в приказе анализы, даже если они мало что значат, не добавляют никаких определяющих сведений.
Иллюзия экспертной свободы, которую я понимаю как принцип разумного, необходимого и достаточного, осталась лишь в последовательности исследования трупа, а последовательность вскрытия и описания сама по себе уже во многом задана секционными техниками и тем самым принципом разумности, то есть, попросту говоря, здравым смыслом.
Происходящие изменения в судебно-медицинской экспертизе – проявления общих процессов в медицине и в других сферах жизни. Новые требования к работе привели в судебную медицину других людей, или другие люди сформировали и продолжают формировать новые требования. Замкнутый круг, взаимосвязанные явления, но не мне анализировать их природу, это скорее повод для социологического изыскания. В судебку пришли те, кто считает, что это легкая работа, те, кто думал, что сюда берут всех, кого не взяли в остальную медицину лечить и спасать, те, кто свято верит приказам и распоряжениям.
Мне везет с людьми до сих пор. Я каждый день встречаюсь с экспертом, которому восемьдесят, он еще вскрывает и, с подозрением поглядывая, если вдруг я выскочила из секции раньше, чем он, грозит мне: каждый труп – это индивидуальность, уникальный случай, в каждом трупе много нового и интересного.