Скорость тьмы

Перед городом были ворота, высокие, с каменными крыльями, завитками и узорами, похожие на ангела, который ее встречал. Розовая лошадь остановилась, и Ольга Дмитриевна села на нее, как садятся амазонки, расправив кружевное платье, и верхом въехала в город. Ее встречало много народа, и каждый протягивал ей подарок. Мама и папа поцеловали ей руку и подарили чудесную синеглазую куклу, ту самую, которой она играла в детстве. Ее дальний родственник, офицер с золотистыми усиками, преподнес ей фарфоровую чашку с цветком, которая, оказывается, не разбилась, а отливала глазурью в руках офицера. Бородатый астроном, в котором она узнала своего прадеда, протянул ей стеклянную звезду, которая украшала ее детские новогодние елки, а потом куда-то исчезла. Ее дед, пропавший без вести под городом Ржевом, был почему-то не в лейтенантском мундире, а в облачении священника и одарил ее иконой «Взыскание погибших», которой, видимо, многие молились, благодаря чему и отыскался ее, без вести пропавший дед.

Она с благодарностью принимала подарки. Люди, милые, добрые, в которых она узнавала свою далекую родню, одаривали ее цветами, красивыми птичьими перьями, прекрасными нарядами, которых раньше она никогда не видала. Прежде, чем покинуть гостеприимный город, она увидела маленькую девочку, которая тянулась к ней и протягивала на ладошке перламутровую раковину. Ольга Дмитриевна узнала в девочке себя, какой она была в ту чудесную пору, когда они жили на даче у реки, и на теплом песке лежало множество ракушек. Они миновали город, и дорога уводила в необъятные дали, где что-то плескалось, сияло, словно бескрайнее море. Ольга Дмитриевна сошла с лошади. Тихо вздохнула и пошла по дороге, чувствуя голыми ногами шелковую мягкую пыль.

Глава двадцать четвёртая

Шествие продвигалось по городу. Утробно ухал оркестр. Без устали рокотал барабан. Бабы в сарафанах крутили назойливые трещотки. Несколько баянов в разных частях колонны подбадривали идущих, и те нестройно, разноголосо затягивали песни: «Ой, цветет калина», «Ах вернисаж, ах вернисаж», «Ты рыбачки, я рыбак». Скакал, как яростный клок огня, скоморох. Качались на ходулях юные десантники. Куклы-великаны двигались, словно сошедшие с пьедесталов уродливые памятники. Мэр и его заместители натужено тянули ладью, успевая разбрасывать вокруг конфеты и мелкие купюры. И над всем крутилась и извивалась рыжая нагая колдунья. Шествие продвигалось в сторону Волги, предвкушая продолжение праздника, парад великолепных яхт и к вечеру — фейерверк с отражениями на темной воде.

Колонна достигла перекрестка, как вдруг перед ней появилось несколько молодых людей с мегафонами и красными бантами. Пятясь, они шли перед колонной, вещая в мегафоны:

— Товарищи, на завод «Юпитер» приехали инкассаторы и увозят обратно в Москву причитающуюся народу зарплату! … Не дадим расхитителям ограбить кассу! … Отстоим наши честные рабочие деньги! …

Начинали скандировать: «Деньги — нашим детям! … Деньги — нашим детям!» И вслед за этим: «Касса! … Касса!»

Толпа с умолкнувшими трещотками и песнями внимала агитаторам. В голове толпы случилось смятение. Первые ряды тревожно напряглись, набухли под напором идущих следом. Агитаторы с бантами пятились, манили толпу мегафонными рокотами, словно дрессировщики заманивали гигантское животное. «Кассу! … Кассу!» — неслось из мегафонов. Так спичкой накаляют холодный бенгальский огонь, добиваясь первых колючих искр. И эти искры стали излетать из колонны. В ней начали вторить агитаторам, повторяя в разнобой: «Кассу! … Кассу!» Все сильней, стройней. Голова колонны, возбужденная, воспаленная, послушная агитаторам, отвернула от Волги. Стала втягиваться в улицу, ведущую через город к заводу. И все огромное, тупое тулово, рассеянный хвост колонны, повинуясь голове, двинулись к «Юпитеру».

Черный, как смола, язык подплыл к проходной, уперся в изгородь, в турникеты, в шлагбаумы. Стал растекаться, обволакивая завод липкой шевелящейся массой. Толпа прибывала, надавливала на стальную изгородь с искристой «спиралью Бруно». Солнечно- острые, бритвенно — оточенные завитки раздражали, дразнили. Охрана по другую сторону шлагбаума нервничала, стягивала подкрепление, ощупывала у пояса пистолеты, подносила к губам рации.

Мегафоны в толпе неутомимо рокотали, вызванивали, выдували надрывные призывы: «Верните наши деньги! … Деньги на стол! … Детям — еда, взрослым — работа! … Директора — под суд!»

Толпа начинала вскипать, в ней набухали черные пузыри. Лопались, выплескивали ненависть. Конвульсии ненависти катились по головам, не находили выхода, рождали вязкие водовороты, над которыми на заводском фасаде гордо и вызывающе пылала надпись «Юпитер». На эту надпись указывала пальцем голая пляшущая колдунья. К ней она выбрасывала свои мускулистые ноги, словно хотела сбить. К ней в издевательских наклонах обращала верткие ягодицы. Ей бесстыдно показывала свой пах и живот. Толпа гудела, свистела. Рыжая танцовщица являла собой огненный дух толпы, ее ядовитую ярость, бушующую в ней ненависть.