Скорость тьмы

Распахнул дверь приемной, на которой значилось его имя. Увидел преданное немолодое лицо секретарши. И тут же, на диване для посетителей — женщину, которая куталась в вязанную темную шаль. Ее бледное, красивое лицо с высоким лбом, темно-русая уложенная коса, большие, испуганно-требовательные глаза, заставили Ратникова секунду помедлить. Будто он натолкнулся на невидимую преграду, которая прерывала его бег, его упрямое стремление, его страстное нетерпение. Эта преграда была хрупкой, едва ощутимой, но летящая с огромной скоростью пуля, встречая на своем пути стебель травы, меняет траекторию, отклоняется от цели, пролетает мимо мишени. Именно так, бессознательно, как неведомую помеху, воспринял Ратников мимолетную встречу с глазами женщины. Резко от нее отвернулся, успев бросить секретарше:

— Заместителя по безопасности ко мне!

Влетел в кабинет, оказавшись в пустом знакомом пространстве, защищенный стеклами и стенами от внешних воздействий. Упал в кресло, свесив руки, чувствуя, как стекает с него горячая плазма раздражения, и он остывает среди прохладных дуновений и мягких отсветов.

В кабинете было два стола. Рабочий, с документами и папками, компьютером и батареей телефонов. И длинный стол заседаний, окруженный двумя десятками стульев, на которые, во время совещаний, усаживались руководителя заводских служб. На стене висел планшет с изображением завода, каким тот станет через несколько лет, — с еще несуществующими цехами, испытательными стендами, корпусами конструкторских бюро и лабораторий. И огромная, во всей красе, фотография двигателя «пятого поколения» — его парадный портрет, заменявший портрет Президента, и являвший Образ, которому поклонялся многотысячный коллектив предприятия. На столе заседаний, на стальном штативе красовалась модель самолета, того, что должен был взлететь в небеса, толкаемый мощью двигателя. Ратников, отвоевывая для себя несколько минут отдохновения, созерцал самолет. Погружал зрачки в стеклянные переливы фюзеляжа, плоскостей, хвостового оперения.

Форма самолета была совершенной. Превосходила совершенством изделие техники, словно самолет пребывал в гармонии со всем мирозданием. Он был вписан не просто в воздушные потоки, в геометрию трехмерного мира, в окружности, дуги и завихрения, на которые были рассчитаны его прочный фюзеляж, стреловидные крылья и два отточенных хвостовых плавника. Его шлифовали и вытачивали потоки мировой политики, буря интеллектов, огнедышащая воля соперничества. Он был в созвучии с небесными звездами, среди которых ориентировался в ночном полете. С земными цветами, которые пригибались, когда он проносился на «бреющем». Он был грозным беспощадным оружием, но в нем, казалось, присутствовала нежность и женственность скрипки, рождавшей божественную музыку. Под эту музыку истребитель мчался в лазури, как осколок сверкающего зеркала. Перевертывался и кувыркался, как счастливая птица. Рушился с громом на землю, подобно разящей молнии. Взмывал, словно огненный луч. Становился невидим, превращаясь в пустоту и прозрачность. Или вдруг останавливался, окруженный стеклянным блеском, напоминая застывшее на облаке божество.

Ратников испытывал счастье, созерцая творение, в которое облекалась его мечта. В самолете помещалась цель его жизни, его представления о добре и зле, о русском историческом времени и о собственной жизни и смерти. Тихо улыбаясь, полузакрыв глаза, он приблизил лицо к самолету и поцеловал его, как целуют любимый цветок.

В дверь постучали. Вошел заместитель по безопасности, прервав его созерцание. Подполковник запаса, офицер ГРУ, участник двух чеченских войн, Федор Иванович Морковников, был плечист, с твердыми мышцами, крепкой шеей, на которой сидела круглая упрямая голова. Лицо красное, словно обветренное на морозе, с пшенично-рыжими бровями. Глаза бледно-синие, то бегающие в тревожном непрерывном поиске, то недвижные, как два синих стекла, в которых остановилось непреложное, подлежащее выполнению решение. Волосы бобриком. На выпуклом лбу косой узкий шрам, который погружался в рыжую бровь и вновь возникал на скуле, разделенный незадетым раной глазом. Морковников вошел, по-военному вытянулся, прижимая к бедру тонкую папку с бумагами.

— Вызывали, Юрий Данилович?

— Присаживайся, Федор Иванович. Доложи обстановку, — Ратников с удовольствием посмотрел на своего заместителя, который входил в команду людей, собранных для совместной, требующей преданности и риска работы. — Сначала доложи по заводу, потом по городу.