Скорость тьмы [Истребитель]

— После войны пошел я учиться в университет, на математика. Легко мне наука давалась. Математика, как музыка, не о телесных сущностях учит, а показывает скрытую природу вещей, — как Вселенная устроена, и на каких созвучиях Божий мир стоит. Я этот мир глазами узреть не могу, а выпускаю впереди себя поводыря — математику, и она меня, слепца, в глубь атома уведет, или в другую галактику проводит. Стал я работать в институте у великого русского академика Боголюбова, который создавал уравнения для атомной бомбы и космической ракеты. Мы математикой описывали взрыв, из которого мир родился, то есть, создавали теорию божественного творения, но не из Слова, не из Логоса, а из математической формулы. Когда мир сотворяется, в нем все явления согласованы со скоростью света, вся математика сотворения мира связана со скоростью светового луча. Но когда мир завершается, и падают звезды, и небо сворачивается в свиток, в нем начинает действовать скорость тьмы. Она обратна скорости света, и с этой скоростью мир влетает в «черную дыру» своего конца. Я эту формулу вывел и написал научную статью, в которой доказывал, что душа праведника мчится в рай со скоростью света, а душа злодея уносится в ад со скоростью тьмы. Моя математика доказывала существование рая и ада и могла указать, где во Вселенной находится божественный рай, а где сатанинский ад. Меня за эти размышления сначала из института убрали, а потом и вовсе в сумасшедший дом посадили, оставили без чернил и бумаги, и я гвоздиком на стене писал свои тайные знаки…

Ольге Дмитриевне вдруг стало страшно, словно ей предстояло проводить этот мир в черную пустоту, и остаться одной посреди померкшего мирозданья, где нет ни светил, ни звезд, ни трав, ни людей, а одна безликая бесконечность. У нее стиснулось сердце от невыносимой тоски, оконце погасло, и образовалась непроглядная тьма. Но потом оконце опять забрезжило, словно засветлела тихая зорька, и погибший мир стал вновь нарождаться.

— Я вывел формулу, по которой в русской земле скорость света и скорость тьмы встречаются, и от их сшибки Россия то валится в бездну, то возносится в ослепительном блеске. В России являются праведники, от которых всему миру спасение, и такие злодеи, от которых содрогается мир. Сейчас над Россией зияет дыра, как врата ада, из которых валит кромешная тьма. От этой тьмы в умах помрачение, в душах червь, в земле отрава. Либо русских людей совсем не станет, они разбегутся по чужим народам и странам, и память о них навсегда исчезнет. Либо перед самым концом появится в народе мученица, которая заслонит грудью врата ада и остановит тьму. Ты и есть та мученица, которая послана Богом на Русскую землю. Я тебя всю жизнь дожидался. Угадал по знамениям, когда ты родилась. Когда тебя увезли из России. Когда родители твои на дороге разбились. Знал, когда ты приехала в Рябинск. Выкликал тебя, призывал, чтобы ты поскорее явилась. Сегодня с утра на море икона играет, из воды светлые лучики испускает, будто хочет всплыть. Гляжу и знаю, — это ты ко мне едешь, а икона тебе славу поет…

Ольга Дмитриевна не могла ни о чем спросить. Смысл пророческих слов был невнятен. Загадочная математика сотворения и скончания света осталась для нее непонятной. Одно она знала, что по чьей-то неисповедимой воле она стала избранницей, и ее поведут на муку, которую не обойти, не объехать. Ей гореть на раскаленных углях, задыхаться в петле, погибать под ударом хлыста. Это входит в таинственный замысел, по которому ее сотворили. Показали божественный мир. Окружили любовью. Провели по московским снегам среди голубых метелей. Показали Париж в белых душистых каштанах. Дали вкусить любви. Обрекли на великое горе. И теперь впустили в эту ветхую келью, посадили на жесткую кровать, вещий старец готовит ее к костру или плахе, и за окном среди радужных вод поет и сияет икона.

— Что же мне делать? — тихо спросила она. Старец молчал, только в черной пещере светлела его борода, — Что же мне делать? — повторила она.

— Подойди ко мне, — она подошла босиком. Он с усилием протянул руки. — Наклонись.

Она наклонилась. Он притянул ее и поцеловал в лоб. Она почувствовала слабое тепло его губ и легкое излетающее дыхание.

— Ступай и готовься. Богородица тебя не оставит. Прощай. До встречи на кресте.

Ольга Дмитриевна надела босоножки, повернулась и вышла, сопровождаемая суровой келейницей. Море было белым, как молоко, и на нем далекая темнела колокольня.

— Наконец-то, — шагнул ей навстречу Ратников, — Все у вас хорошо?

Она молча кивнула.

Глава пятнадцатая

Они тронулись в обратный путь, той же дорогой, в фиолетовом сумраке близкой ночи. Погост, на котором они узрели небесный крест, тускло, неразличимо проплыл на далеком холме. Углич с померкшими домишками спал, только в стороне, на набережной, гремела музыка, трещали петарды, взлетали шутихи. Травяное поле, где днем катились душистые зеленые волны с разноцветными бабочками, теперь казалось недвижным и каменным, словно на него положили огромную бетонную плиту.