Скорпионы

На Карла он, в общем, не сердился. Напротив. Доротти — только девчонка, а Карл — друг. «Здорово это у нас получилось насчет летчиков. Только зря я играл. Хоть в шахматах я разбираюсь лучше, чем он, это факт, но я слишком нервничал. В шахматы нельзя играть «на что-то». Тогда совсем глупеешь. Шахматы — сами по себе удовольствие. Жаль Доротти. И все из-за этого дождя, из-за этой грязи, которая хлюпает под колесами телег!»

По обочине дороги он медленно шел в сторону деревни. Ему не хотелось угодить в лужу или съехать в кювет, где в грязной воде блаженствовали зеленые лягушки.

Перед церковью — пусто и сонно. Намокшие рекламы болтаются перед входом в кино. В кабачке — теснота, вонища. Он поспешил выбраться оттуда. Увязая в глине, спустился к помосту. И здесь никого. Волны прибили стебли камыша, ветки, листья, солому. Все это, облепленное грязно-коричневой пеной, колыхалось у берега, качалось возле помоста, окружало пузатые рыбачьи лодки.

Герберт вернулся в деревню. Проходя мимо женского лагеря, замедлил шаги — не зайти ли?.. Он толкнул неподатливую калитку, обошел лужу и встал под навес…

Вдруг из дома выбежала Доротти. Увидела его.

— Ну, что скажешь?

— Ничего.

— Почему?

— Так.

— Ну, тогда и я так.

— Погода… — он неопределенно махнул рукой.

— Вот именно. Ну и что?

— Домой вот иду.

— Ну и иди.

— Доротти!

— Что, Герберт?

— Нет, ничего. Может, прийти вечером?

— Зачем?

— Так просто.

— Приходи.

Герберт возвращался в лагерь раздраженный. Он охотно дал бы Карлу в морду. Еще лучше было бы дать в морду самому себе. Зачем он согласился на это идиотское предложение? И, главное, почему проиграл, ведь Карл играет как ремесленник, без вдохновения, без полета. Э, да разве это имеет теперь значение?

В палатке он тут же повалился на топчан, подложил руки под голову. Запах свежей зелени, идущий из сада, доносился даже сюда, в палатку.

Брезент протекал. Пузатые капли срывались на одеяло. Герберт машинально ловил их, раньше чем они успевали упасть на постель.

VIII

Видимо, хор девочек действительно был неплохой. После того как они съездили в соседний городок и выступили там, в лагере то и дело стали появляться разные гости с просьбами дать концерт.

Несколько миль разбитого асфальтового шоссе (лишь по обочинам сохранились ленточки асфальта, да и те день ото дня таяли под стальными ободьями крестьянских телег) соединяли и в то же время разделяли деревеньку и крохотный портовый городок.

Именно оттуда приехали двое — один в гражданском, другой в морской форме. Обещали тягач с прицепами, зал с неплохой акустикой, обед, ужин и двухчасовую прогулку по морю на старой, дымящей, как заядлый курильщик, посудине — вместо гонорара.

Герберт — язык у него был хорошо подвешен — ездил с девочками, как их конферансье. Со сцены он рассказывал крестьянам всякую всячину, держался свободно, непринужденно. Крестьяне слушали с удовольствием, хохотали и хлопали в ладоши.

Начальство женского лагеря охотно приглашало его в поездки с хором.

Герберт очень обрадовался, когда плешивый учитель пения сказал однажды:

— Герберт, мы едем в порт.

— Петь?

— Ну, ты-то петь не будешь!

— Но я поеду?

— Приготовь самые веселые шутки для рыбаков.

— Тогда все девчонки разбегутся.

— Я тебе задам. Ты придумай что-нибудь культурное.

— Только, пожалуйста, договоритесь с начальником нашего лагеря. А то ребята злятся, что я все езжу. Им ведь тоже хочется.

— Кто же виноват, что они не умеют держаться на сцене!

Эта поездка в порт была последней перед закрытием лагеря. Герберт был рад, что Карл не едет. Ему нравился Карл, за эти недели они сдружились, привыкли друг к другу, обещали, что будут встречаться в городе после каникул.

Но в порт Герберту хотелось поехать без Карла. Ему неприятно было смотреть, как Карл на каждом костре обнимает Доротти, танцует с ней, ерошит ей волосы, а она улыбается ему так, будто он, Герберт, перестал существовать, будто это не он открыл ее, не он показал ее Карлу и другим ребятам.

После завтрака Герберт помчался в женский лагерь. Тягач запаздывал. Думали, что он уже не приедет. Но, как выяснилось, что-то в нем испортилось, и пришлось еще ждать.

В полдень, в самую жару, наконец выехали. В прицепах вместо скамеек были положены поперек бортов доски. Трясло. Крестьяне на полях разгибали спины и приветливо махали им руками.

Проезжали через деревеньки, пугали уток, гусей, бродивших по улице. Наконец показалась железная дорога.

— Уже недалеко.

Предместье маленького городка трудно даже назвать предместьем. Это, скорее, деревня. Дома, правда, каменные, антенны, горбатая мостовая, фонарные столбы, словно надломленные стебли. Но за домами хлева, коровы, сморенные жарой, стога сена, раскиданная солома, собачий лай, белье, развешанное на заборе.

На главной улице дома двухэтажные. Садики с клумбами. За деревьями в глубине — виллы с террасами, пестреющими полотняными шезлонгами.

— Доротти?

— Ну?

— Пойдем…

— Куда?

— Порт посмотрим…

— Нет…

— Ну, идем, идем. Только в порт. Мы давно с тобой не разговаривали. Тебе не хочется поболтать?

— Не знаю.

— Ну, тогда пошли.