Я сосредоточился в молитве и как-то забылся. Ко мне шел батюшка. Он взглянул на меня так радостно, точно он только сейчас меня в первый раз увидел. Он смотрел на меня пристально, пристально. Его глаза как-то раскрылись, углубились. Он дышал прерывисто, точно после крутого подъема, точно он сейчас всходил на высоту или быстро с нее сошел. И сейчас же батюшка повернулся и опять ушел в алтарь. Я ничего не понимал, что происходит. Почему батюшка только вернется и сейчас же опять уходит. А батюшка уже снова подходил ко мне. Я невольно упал на колени. Такого батюшку я никогда не видел. Он был точно охвачен духовным восторгом. Он ликовал. Его лицо было полно такого света и радости, что я, не смея на него смотреть, приткнулся лицом к аналою. И сейчас же батюшка накрыл меня епитрахилью и, крестя всего — спину, голову, грудь, — прочел разрешительную молитву. Я поднялся. Я все еще боялся взглянуть на него. Слышу его спокойный, громкий, немного глухой голос: “Отстоишь литургию”».
Когда после литургии больной Александр Добровольский вернулся домой, у него была нормальная температура в первый раз после двух месяцев. Наутро он понял, что перестал кашлять. Когда же пришел в больницу, врачи были поражены, потому что от свежего туберкулезного процесса ничего не осталось, кроме следов старого процесса, и то давно зарубцевавшегося. Это было чудом.
Александр вспоминал еще: «Когда один раз я рассказывал о моей болезни и обо всем, что со мною было, одной женщине с большим духовным опытом, она, слушая меня внимательно, при описании моей необыкновенной безмолвной исповеди, прервала меня: “Отец Алексей оттого покидал вас, что он уходил молиться перед святым престолом. Он возвращался, и его духовный восторг рос, потому что каждый раз он видел в вас все те изменения, которые вам самому были неощутимы и незримы. ОН ВЫМОЛИЛ ВАМ ИСЦЕЛЕНИЕ”».
Монахиня Мария (Тимофеева), духовная дочь старца и регент правого хора в храме на Маросейке, где служил отец Алексий, рассказывала: «Как-то во время всенощной что-то со мной случилось: не хочу, не могу молиться, хочу домой. Во время шестопсалмия или кафизм попросила батюшку выйти ко мне из алтаря. Говорю: “Батюшка, я не хочу молиться, не хочу петь, мне все это надоело. Хочу домой”. Батюшка выслушал меня и сказал: “Беги скорей домой и ляг в постель, отдохни, а я после всенощной к тебе приду”.
Пришла домой, легла, и будто я куда-то провалилась, ничего больше не помню. Пришел батюшка, погладил по голове и спрашивает: “Манюшка, а как ты себя чувствуешь?” Я точно проснулась от его слов и ласки, говорю: “Очень хорошо”. — “Измерьте температуру”, — сказал батюшка. Оказалось 40,3 °C. Слышу батюшкины слова точно во сне: “Скорее, скорее, завтра ее надо везти в больницу”. У меня оказался тиф. Так наш дорогой батюшка видел все».
У регента храма на Маросейке монахини Марии (Тимофеевой) случилась беда — пропал голос. Позднее она рассказывала о своем чудесном исцелении так: «Пропал у меня совсем голос: ни петь, ни говорить не могла. Очень была обеспокоена этим. Врач сказала, что продолжительное время придется не только оставить пение, но запрещается и разговаривать. “Дело серьезное, — сказала она мне. — Я сама поговорю с батюшкой о вас, чтобы он освободил вас от этого послушания”. <…>
Зовет меня батюшка и говорит: “Посмотри на меня, Манюшка”. — “Батюшка, боюсь на вас смотреть: из ваших глаз сыплются бриллианты, и я не могу выдержать этого света”. — “Не бойся, посмотри”, — ласково проговорил он и взял меня за подбородок. Я взглянула и заплакала. “Батюшка, что же вы весь в свете-то, — крикнула я, — весь сияете!” — “Да нет, это я так хорошо умылся, а потому и светлый стал”. — “Да нет, батюшка, я вижу на вас сияние”. — “Ну, а ты молчи и никому не сказывай. Ишь ты, ведь все заметит! Ну, открой-ка мне свой ротик-то”, — ласково проговорил он, поднявши мой подбородок. Я открыла рот, но глаза закрыла, боялась на него взглянуть.
И вдруг я почувствовала батюшкины уста около своих уст, он дунул мне в рот, сказав: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа исцеляется раба Божия девица Мария”. А потом ручками потер мое горло, как бы прощупывая что-то, твердо вдавливая свои пальцы, крестил, а затем помазал маслом и сказал: “Ну вот и все, вся операция. И пой, и прославляй Господа. Только никому ничего не сказывай, не болтай, молчи…” <…>
Получила исцеление и пела как всегда. Врач была поражена, как это я пою и откуда голос. Посмотрела мое горло и сказала с удивлением: “Да ведь у тебя все очень хорошо обошлось, это мое лекарство помогло”. А я его и не принимала, не успела и заказать, но молчала, что батюшка меня исцелил».