Скованные льдом

Я кружу вокруг маленького собрания и дрожу. Я заикалась от холода в других случаях

обледенения, но никогда ещё не дрожала в режиме суперскорости. Думаю, что дрожь - это

круто. Это суперскоростная реакция тела на холод, на молекулярном уровне. Клетки

чувствуют, что температура чересчур низкая для тебя, и мозг, чтобы выработать тепло,

вынуждает тебя постоянно вибрировать. Я сейчас на суперскорости в квадрате: и на

клеточном уровне и вообще. Тело - замечательная штука.

Сначала я посмотрела на их лица.

Они обледенели с открытыми ртами, их лица искривлены в крике. То же самое было с

семьей с поляны-прачечной. Эти люди тоже видели приближение чего-то. Кроме

священника, который удивленно смотрел на людей, стоящих перед ним, и это означает, что

это нечто появилось из-за его спины, и очень быстро, потому что он не успел даже голову

повернуть. Должно быть, он догадался по их лицам, что что-то не в порядке, но это нечто

появилось и сразу всё заморозило, иначе у него было бы время повернуться и оглядеться.

Я испытала облегчение, потому что теперь уже дважды люди смогли заметить то, что

приближалось. Значит, у меня есть шанс убраться подальше, если это нечто двинет в моем

направлении.

- Берегись. Изучай и дыши, - говорит Риодан мне на ухо. - Собирай. Информацию. И.

Выбирайся. Отсюда.

Я смотрю на него, потому что он странно говорит. И сразу же понимаю, почему он

говорит рывками, с остановками. Его лицо покрыто толстым слоем льда. Лед трескается,

когда он добавляет: - Поторопись. Твою. Мать.

Мое лицо не покрыто льдом. Почему тогда его леденеет? Я неосознанно протягиваю

руку, будто собираюсь коснуться его или типа того, но он отталкивает ее.

- Ни. Хрена. Не. Трогай. Даже. Меня, - лед трескается и падает с его лица четыре раза,

прежде чем он заканчивает предложение.

Вот стыдоба. Я вихрем уношусь прочь, чтобы собраться с мыслями и сосредоточиться на

деталях. Понятия не имею, зачем мне понадобилось до него дотрагиваться. Моему

поведению нет объяснения. Думаю, своим договором он наложил на меня какое-то заклятье.

Что случилось в этом случае обледенения? Почему случилось? Неужели действительно

так проявляется противоестественно холодная часть Фейри? Я понимаю, почему Риодан так

думает. Ведь ни в одном случае ничего не исчезло. И у них нет общего знаменателя.

Никого не съели. Никого не покалечили. Так почему это происходит? Для меня каждый

ледник - сцена преступления. Люди мертвы. А у преступления должен быть мотив. Я ношусь

туда-сюда, пытаясь обнаружить хоть намёк на мотив, что-нибудь, что укажет на наличие

наделенного разумом существа за всем этим. Приглядываюсь, есть ли малюсенькие

повреждения, скажем как от зубов с иголку. Может, из людей высосана какая-нибудь

жидкость, которая по вкусу какому-то фейри-психопату? Эта мысль напоминает мне о

фейри, которых мне следовало бы убить. Если бы я это сделала, между нами с Мак все было

бы в порядке. Она бы никогда не узнала. Не знаю, почему я их не убила. Не то, чтобы я

хотела, чтобы меня раскрыли.

Не вижу ничего похожего на то, что ищу, значит и винить некого и не за что.

Но тут я вижу ее. И это словно нож в сердце.

- Вот, гадство! - говорю я.

Убийства взрослых меня так не цепляют, потому что я знаю, что они прожили жизнь.

Они жили. У них был шанс. И, надеюсь, умерли они, сражаясь. Но дети... убийства детей

сокрушают меня. Ведь они даже не успели узнать, что мир это совершенно сумасшедшее,

удивительное и невероятное место. Они едва ли узнали, что такое приключения.

У этой приключений точно никогда не было. Она даже не прошла стадию «Агу, мне

дали молочко».

Одна из женщин держит на руках маленькую девочку с нимбом кудрявых рыжих волос,

таких же, как у меня. Она удобно устроилась на сгибе руки матери, обхватив своим

крошечным кулачком её палец. Она замерзла, глядя на свою маму, будто та была

прекраснейшим и чудеснейшим из ангелов, сошедших с небес. Так и я смотрела на свою,

пока все пошло так… ну, в общем. Не так.

Что-то странное происходит со мной, чего я не понимаю. Но я начну делать то, что

делают остальные в мире и буду сваливать вину на гормоны, потому что я была самой

клевой из всех клевых, пока у меня не начались месячные.

Я становлюсь сентиментальной, как те тряпки, которые умиляются от одного лишь вида

поздравительной открытки, и я думаю о маме. И хотя она делала со мной вещи, которые

многие назовут ужасными, все же я понимаю, почему она держала меня в клетке. У нее был

не такой уж большой выбор, а денег еще меньше, и она не всегда ко мне плохо относилась.

Она пыталась защитить меня. Никогда не винила ее за то, что она держала меня в клетке на

цепи.

Я просто хотела, чтобы она перестала забывать обо мне.

Кажется, она вообще не хотела обо мне помнить.

Или она хотела, чтобы меня у нее никогда не было.

Но с нами не всегда так было. Я помню то чувство, когда тебя любят до безумия. И я