Скованный ночью

Попытка его приятеля сделать движение окончилась тем же. Малый застыл на месте и начал озираться по сторонам.

У меня закололо в левой лодыжке. Я начал молить бога, чтобы это не кончилось судорогой.

После продолжительного молчания самый робкий из команды издал жалобный вой, в котором звучал страх.

Можете называть меня бесчувственным, жестоким, можете называть ненавистником обезьян-мутантов, но в данных обстоятельствах я был рад тому, что в голосе этой твари ощущалась тревога.

Страх резусов был настолько явным, что, вздумай я гавкнуть, они завопили бы, подпрыгнули до потолка, вцепились в него скрюченными пальцами и повисли. Обезьяны-сталактиты.

Конечно, они тут же описались бы, но в конце концов спустились бы и вместе с остальными членами отряда вырвали мне кишки. Что испортило бы шутку.

Будь резусы так пугливы, как мне показалось, они ограничились бы беглым осмотром и ушли из дома, после чего Любопытный стал бы в отряде чем-то вроде мальчика-пастушонка, кричавшего: «Волк!»

Свойственный этим обезьянам повышенный интеллект был для них скорее проклятием, чем благословением. С ростом интеллекта приходит осознание сложности мира, а это осознание влечет за собой веру в тайну и в чудо. Обратной стороной веры в чудеса является суеверие. Создания с примитивным животным разумом боятся только реальных вещей – например, хищников. Но те из нас, кто обладает более развитым сознанием, начинают мучить себя воображаемыми угрозами: привидениями, гоблинами, вампирами и чудовищными пресмыкающимися, высасывающими мозг. Хуже того, они не могут не задавать себе самого страшного вопроса на всех языках, не исключая и обезьяньего: а что, если…

Я сильно рассчитывал на то, что эти создания парализует бесконечный перечень «если».

Один из команды фыркнул носом, как будто пытался избавиться от вони, а потом с отвращением сплюнул.

Трус взвыл снова.

Однако собрат ответил ему не воем, а злобным ворчанием, которое уничтожило мою слабую надежду на то, что все обезьяны слишком пугливы, чтобы надолго задержаться в бунгало. По крайней мере, ворчавший был не робкого десятка; этого ворчания вполне хватило, чтобы успокоить двух остальных.

Все трое прошли на кухню, прошествовали мимо чулана и исчезли из моего поля зрения. Казалось, они дрожали, но треск линолеума их больше не сдерживал.

В комнату вошла вторая команда, также состоявшая из трех членов и также заметная только по блеску глаз. Они остановились, чтобы сориентироваться в непроглядной тьме, и по очереди посмотрели в мою сторону, но ничего не заметили.

Треск линолеума усиливался. Я слышал скрежет и топот. Не приходилось сомневаться, что этот шум производила одна из трех первых обезьян, карабкавшаяся на буфет.

Кнопка бейсболки, прижатая к верхней полке, давила на макушку, словно палец господа, таким не слишком приятным способом заявлявшего, что мой срок настал, билет пробит, деньги недействительны и лицензия на жизнь аннулируется. Если бы я мог пригнуться и стать ниже на пару сантиметров, давление стало бы слабее, но я боялся, что занятые поисками обезьяны услышат шум трения моих плеч и спины о стенки узкого чулана. Кроме того, мою левую ногу начинало сводить; достаточно было малейшего изменения позы, чтобы лодыжку скрутила судорога и я ощутил мучительную боль.

Член второй команды медленно двинулся в мою сторону; его сверкающие глаза тревожно рыскали по сторонам. Когда умная маленькая бестия приблизилась, я услышал, что она ритмично постукивает ладонью по стене, пытаясь сориентироваться в клейкой темноте.

В другом углу комнаты заскрипели ржавые петли. Громко хлопнула закрывшаяся дверца.

Видимо, они открывали буфеты и вслепую шарили внутри.

Я надеялся, что они недостаточно умны для тщательного поиска или, наоборот, слишком умны, чтобы подвергать себя опасности и соваться в те места, где их может поджидать вооруженный человек, чтобы отправить в обезьяний ад. Организовать тщательный поиск они сумели, однако оказались слишком безрассудными для того, чтобы проявить приличествующую случаю осторожность. Предыдущие встречи с ними должны были научить меня уму-разуму. Забравшись в этот гроб, я совершил ошибку, однако упрямо отказывался признать свое поражение.

Шлепавший по стене все еще шел ко мне. Сейчас он был лишь в метре от чулана.

Заскрипели новые петли. Перекосившаяся дверь буфета открылась с трудом, а другая дверца захлопнулась.

Боль в лодыжке внезапно усилилась. Жар. Острый укол. Я стиснул зубы, чтобы не застонать. Вдобавок у меня болела голова: кнопка пронзала череп, втыкалась в мозг и норовила выйти через правый глаз. Шею сводило. Ссутуленные плечи тоже не добавляли хорошего самочувствия. Поясница разламывалась, заныл правый верхний зуб; я начинал подозревать, что заболел геморроем в нежном возрасте двадцати восьми лет, и вообще чувствовал себя чертовски скверно.

Добравшись до угла буфета и обнаружив чулан, Хлопун опустил лапу и остановился. Теперь он был прямо передо мной.