Скованный Прометей

— И это тоже, что лукавить.

— Боги не любят гордецов. Чем выше взлетишь, тем больнее падать.

Лисипп покосился на него, но ничего не сказал.

Они свернули на Панафинейскую улицу и шли вдоль длинной стои[70] напротив храма Урании. Здесь почти постоянно толклись молодые люди. На стене стои писали предложения гетерам о свиданиях, а те, в случае благосклонности подписывали время и место. Рядом стоял столик трапедзита, который рад был ссудить денег не слишком состоятельному охотнику до плотских радостей. Чуть поодаль располагался диктерион с весёлыми дамами подешевле гетер.

— Вот ты говоришь, дескать Фрина добродетельна, — сказал Мелентий, — а эти тоже?

Он ткнул пальцем в сторону толпы страждущих.

Лисипп пожал плечами.

— И даже не сказать, кто отвратнее, — проворчал Мелентий, кивнув на трапедзита. — Срамные времена настали. Как есть срамные. Одни тебя норовят раздеть до нитки, причём во всех смыслах. Другие дерьмо под видом мёда льют в уши, выставляют себя спасителями Отечества. Вон, воинский набор объявили. Воевать будем. За какой-то кусок говна на севере, который почему-то очень нужен Демосфену. Дураки и рады глотки драть. Война, война! На Пниксе-то уже всех победили и не по разу. Вот поверь, как дойдёт до того, что надо не соседу, а тебе самому месяц-другой задницу пообтереть о скамью, а то и копьё в печень поймать, сразу половина экклесии — кривые, убогие и ссутся.

— Я не гражданин Афин, — сказал Лисипп, — но, если хочешь знать, поддерживаю Фокиона. С Филиппом надо дружить, а не воевать. Мне иногда кажется. что он о благоденствии Эллады печётся больше, чем сами эллины.

Мелентий невесело усмехнулся.

— Вот-вот. Все о процветании Эллады пекутся. И чужеземный царь-полуварвар, и доморощенные благодетели. Только о народе и думают на симпосионах с этими твоими стыдливыми и добродетельными трималтидами[71].

— Ты прямо как спартанец заговорил. Вот бы, как там, да? Чтобы мужи суровы, честны и благородны, а жёны добродетельны?

Мелентий фыркнул.

— Ты сам-то понял, что сказал? Эти высокомерные злобные выродки, которые только и могут, что гадить всем по мелочи за персидское золото — благородные и честные мужи?

— Нет, конечно, — усмехнулся Лисипп, — но они в это всё ещё верят. Или делают вид, что верят.

Некоторое время шли в молчании. Нарушил его скульптор.

— А знаешь, я тут недавно слышал одну прелюбопытную речь. Какой-то этолиец и с ним рыжебородый варвар у Мелитских ворот несколько дней уже рассказывают про какого-то нового бога на Крите. Хороший, мол бог, справедливый. И прост на удивление. Ни тебе храмов, ни жрецов. Даже жертв не требует. Всего-то и надо ему — пять молитв в день, пост раз в год, в священный месяц, да милостыня обездоленным и страждущим.

— Милостыня страждущим? — удивился Мелентий.

— Ага. Ну и главное, говорят они, будто этот бог единственный, а других никаких и нет. И чтобы их веру принять, надо это сказать при свидетелях. Отказаться от других богов.

— И что?

— И всё. Помогать этот бог тебе будет. Мол, ты на праведный путь встал.

— Прям помогать? — скептически хмыкнул Мелентий.

— Ну да. Бог это каких-то варваров. Пришли неведомо откуда в силах малых и сходу Фаласарну взяли. Побили несть числа тамошних пиратов, а вчера я слышал, уже и Полириния перед ними врата распахнула. Рассказывают, будто в руках у них молнии, а сами в железе с головы до ног.

— Враки. У страха глаза велики. Я раньше думал, что в Египте псоглавцы живут. Пока не повстречал египтян.

— Может и враки, да только уже многие о том говорят. В том числе кое-кто из тех, о которых знаю, что они к выдумкам и панике не склонны.

— Да пусть и не враки. Может и верно молнии. Мало ли чудес на свете. Но чтобы по доброй воле отказывались от богов отеческих…

— А знаешь, что самое интересное? — спросил Лисипп.

— Что?

— Говорят, эту веру в числе великом на Крите рабы и мноиты перенимают, а варвары могущественные тех, что в бога единственного уверовал, сразу начинают чтить ровней себе. И потому к ним с каждым днём всё больше обиженного народу перебегает. Два месяца уже Крит кипит.

— Ишь ты… — снова пробормотал Мелентий, однако уже не столь скептическим тоном, — милостыня страждущим, значит…

Он остановился возле неприметной двери в глухой обшарпанной стене.

— Пришли мы. Вот мой дом. Благодарю за помощь.

Мелентий забрал у Лисиппа амфору.

— Не за что, дружище. Если я могу тебе…

— Оставь, — махнул рукой Мелентий.

— Ну, будь здоров.

— И тебе здоровья, Лисипп.

Они обнялись, и скульптор пошагал по своим делам. Мелентий, уже взявшийся за дверное кольцо, обернулся.

— Лисипп!

Скульптор остановился и тоже обернулся.

— Говоришь, у Мелитских ворот речи про нового бога толкуют?