Скованный Прометей

— Не с Византием он воюет, граждане афинские, а с вами! Ещё год назад я вас предупреждал! Вспомните! — Он вынул из-под гиматия свиток и потряс им. — Взяв богов в свидетели, я разрешу наш спор с вами! Его письмо — это же объявление войны!

— Да с кем он там воюет, если Афины на войну-то не явились? — хохотнул кто-то.

— Вот именно! — ответил Демосфен, — не явились! Послушались Фокиона! Слушайте его и дальше, афиняне, до тех самых пор, пока филиппова конница не покажется на Элевсинской дороге!

Извечно хмурый стратег Фокион стоял на противоположной стороне помоста, по своему обыкновению спрятав ладони на груди под домотканым хитоном. Он всегда одевался очень просто, не носил ни гиматия, ни хламиды даже зимой, чем словно бы стыдил изнеженных сынков знати, которые по вступлении в возраст проходили военную службу и жаловались на лишения. При виде Фокиона и старикам становилось совестно стенать о годах, согнувших их спины, ибо тому шёл уже пятьдесят восьмой год, а он всё так же строен и подтянут, как мужи в самом расцвете сил.

Неприветливое, мрачное лицо пожилого стратега многих смущало, люди избегали заговаривать с ним наедине. Когда же Харес однажды начал высмеивать его за это, старик возразил, что, дескать, его хмурость никогда не причиняла афинянам никаких огорчений, а смех кое-кого из вождей народа стоил Афинам многих слез. И верно, заслуги Фокиона, избиравшегося стратегом много лет подряд, не поддавались исчислению, его порядочность уважали все. Даже Демосфен не осмеливался её прилюдно обесценивать и лишь с горечью говорил: "Вот нож, направленный в сердце моим речам".

Однако благоразумие и осторожность Фокиона некоторыми горячими головами неоднократно представлялась, как трусость. Вот и сейчас та часть экклесии[68], что склонялась на сторону Демосфена, неодобрительно загудела.

— Верно! Демосфен говорит правильно! Фокион — трус и баба! Зря его послушали!

— Да! Кто-нибудь помнит, чтобы Фокион не попытался уклониться от войны! Нет таких!

— Верно-верно, нет таких!

— Трус!

— Вам так не терпится подраться, афиняне? Как будто это плохо, умирать в старости в собственных постелях! — воскликнул Фокион, однако возбуждённую толпу перекричать не мог. Его услышали лишь оппоненты.

— Ну да! — крикнул Демосфен, — в собственных постелях, да под пятой Филиппа!

— Верно, верно!

— Трус и баба!

— Война, граждане! Доколе будем терпеть мерзости Македонянина?

— Кто сказал, трус?! — раздался возглас возле той части помоста, где стоял Фокион. — Ползи сюда, змея, я вырву твой поганый язык! Я служил под началом Фокиона на Эвбее! Он добыл победу, а потом её просрал ваш ублюдок Молон!

Несколько человек одобрительно поддакнули. Капля в море.

Эсхин, сын Атромета, вождь "македонской" партии, выступил вперёд.

— Ишь, как развоевались! Память коротка? Так я напомню. Когда пришло письмо Филиппа, кто тут громче всех кричал за войну? Забыли? Не Демосфен, нет. Полиевкт кричал. Вон он стоит, что-то помалкивает.

Тучный Полиевкт, один из друзей Демосфена, попытался укрыться за спинами Гиперида и Ликурга, но при его размерах это было невозможно.

— Как он бушевал тогда! Аж вспотел, пыхтел и задыхался, — насмешливым тоном продолжал Эсхин.

— Был жаркий день! — обиженно выкрикнул Полиевкт.

— Да-да, я помню, — усмехнулся Эсхин, — у меня хорошая память и с вами я ею щедро поделюсь, граждане. Что тогда ответил Фокион? Забыли? Он сказал, что вам бы стоило отнестись со вниманием к речам Полиевкта и объявить войну. Столь доблестный воин непременно сокрушил бы Филиппа. Если, конечно, в панцирь бы влез и щит поднял.

— Не так, Эсхин! — крикнул кто-то, — он иначе сказал!

Оратор отмахнулся.

— Неважно. Так что же изменилось, граждане? Может сегодня просто день не такой жаркий?

— Тогда это тебе не сейчас, Эсхин! Сейчас наш хлеб у Одноглазого!

— Верно! Нельзя это так оставить, голод будет!

— Хлеб! Хлеб! — начала скандировать толпа.

— Да и чего бояться, граждане? Фокион ведь уже надавал македонянам по шапке на Эвбее!

— И снова надаём! — заявил рябой детина в кожаном фартуке со следами крови, как видно, мясник, — а Фокион праздновал труса, зря послушали его!

— Несокрушимая логика, — буркнул стратег, услыхавший эти слова.

Чем они слушают? Иной раз диву даёшься, как переиначиваются слова и путаются мысли.

Мелентий окинул мясника взглядом, полным презрения.

— Прикусил бы ты язык, парень. Всем бы быть такими "трусами", как Фокион.

Тот в ответ лишь фыркнул.

— Где ваша доблесть, афиняне?

— Да вот она стоит! — надсаживаясь, визгливо выкрикнул какой-то древний дед, указывая на Фокиона, — не он ли вам её вернул при Наксосе, когда вы были унижены спартанцами?

— Не он! — возмутился Мелентий. — Это слава Хабрия! Хабрию мы обязаны! А Фокион всегда сдерживал его!

— Иди ты со своим Хабрием, Мелентий!

Однако Мелентий не заткнулся и продолжил возмущаться. Только что заступался за Фокиона, но как прошлись по его любимой мозоли, так, очертя голову, кинулся в бой за своего кумира.